Пропавший

Подгоняемый ветром, сгорбившись, Ваньша пошел к саням, к прядавшей ушами понурой коняге. Сани медленно развернулись. Жорик опомнился. Увязая в снегу, подбежал к безумному вознице: «Ты что? Старуху возьми!» Посвист поземки отлился з свист вожжей, наискось, от глаза ко рту, хлестнули лицо, ослепили.

Очнулся от холода. Левая сторона головы омертвела, к носу, губам налипла саднящая ледяная корка. Он долго не мог найти кепку. Забыл о ней, вспомнив о старухе. Она лежала, все так же раскинув руки, будто хотела обнять вспучившуюся степь. Платок птицей рвался на волю, в небо.

…Вжимаясь в снег, Долгор услышала, как странный гул под ней перерастает в детский плач: «Аа-а-а!..» Сверлящий, пронзительный крик этот просил о помощи. Ее зовут. Туда, где плачет исстрадавшаяся душа ее ребенка, сына. Он здесь, плоть ее и кровь, надо лишь протянуть руку, взять его озябшие пальцы в свои, отогреть его израненную грудь своим дыханием. «Где болит, сынок, где?» Там, в глубине, сыро, холодно, но вдвоем им будет тепло, она обнимет, успокоит его и успокоится навеки сама… «Эжы! Эжы!» — да, она слышит его! «Я здесь, я пришла! Я с тобой, мой мальчик!» — закричала она. От неукротимого ее желания стаял снег у губ, слова любви кипятком пробили наст и разбудили землю. Она вдохнула этот живой дух степи, запах сыновьих волос; исступленно, с неженской силой разорвала плотную корку: «Я сейчас, я сейчас! Потерпи, мой мальчик!..»

— Эжы! Эжы! Встаньте! Надо идти! — поднимал ее за плечи Жорик, запрокидывая голову в небо. Две птицы — сапсанья пара, хозяева степей, стремились встречь ветру, часто-часто взмахивая длинными крыльями… Прощальный луч позолотил их, пегас, удушенный свинцовыми тучами.

— Встаньте! Встаньте! — Жорик упал рядом, не переставая думать, что это сон — кошмарный, нелепый… Да, да, все это уже было: шурган, поземка и мгла. Замерзни в снегах — кто тебя вспомнит! Дурная голова, тебе остается блеять и ждать! Он — паршивая овца, отбившаяся от стада, он барак, глупый, сытый, обреченный на заклание… Он нащупал в кармане кораблик. Вот что мешает идти. Выбросить кораблик. Оставить старуху. Уйти налегке. Сойти на первой же станции. В этом штормящем море кораблик затонет. Он его не успел сработать…

Жорик все сильнее вжимался в снег, укрываясь от ветра. Предсказатели погоды не ошиблись, не соврали! Рожденный в Атлантических высях антициклон пересек придуманные слабыми людьми жалкие часовые пояса и, не достигнув столицы, ворвался над его головой в область высокого давления. Он давил на него с чудовищной силой, так, что хрустнули ребра и стало невозможно дышать. От боли и бессилия он замолотил обеими руками по чужой холодной земле.

— Я, я, я украл эти деньги! Слышите?! Это я украл! Простите, простите меня! Простите! Простите меня! Простите!..

Выпростав голову из снега, он прохрипел слова покаяния, вымаливая у неба — нет, не прощения, ибо простить может только мать, — а кары для себя и своих врагов и немного милосердия для всех обиженных в этой жизни. Он упорно твердил черными, сочащимися губами, проклиная и заклиная, потом, обессилев, шептал, опустив в снег разбитое лицо.

И там, наверху, — он это чувствовал затылком, спиной, всем немеющим телом — что-то случилось.

Антициклон как следует тряхнул пугливое тучное стадо, градины медными пятаками просыпались на дорогу, оглушив старую лошадь и прибив глупого возницу. Затем антициклон, описывая эллипсы, сжал противника в своих жутких объятиях, опутывая его и уничтожая, и в этом бешеном хороводе оплодотворилась и родилась в муках третья сила, затмившая своих родителей, — очищающий смерч. Яростным штопором взвинтился он в Землю, вырвал из чрева ее обожженных мучеников — Павлушку, Таню и слепого бойца, деда Стаса, нерусского солдата и его раненых товарищей, женщин, детей, стариков и собаку Тузика, обдул с их душ пепел, слепил заново избы, и по алфавиту, попарно, посемейно и повзводно переселил их на небо…

Жорик со стоном отвалился на бок, протянул руку — платок вырвался из пальцев, улетел, взмахивая концами. Старуху наполовину занесло снегом, она втянула совершенно белую голову, поджала ноги и — молчала. Кораблик врезался под ребра, напомнил о себе. Он недостругал корму, забыл оставить места для людей. Вот что: нужно сесть в кораблик и держаться березового берега. Почему в Березняках нет берез?.. На белой стене проступили фиолетовые буквы: «Березовка». Он увидел косую строчку в извещении. Березняки — не Березовка. Это не сон!

— Березовка! Березовка!!! — вытолкнул он из онемевших губ.

— Искать Березовку! Березняки — не Березовка! Встаньте, эжы! Встаньте! — он ощутил под ногами твердую землю.

Матвей-эжы, скрючившись, молчала…