Пропажа государственной важности

— Може, и ваша правда, за барышней, — после минутной паузы озадаченно почесал затылок агент. — На Галерной его, вроде как не было, я б увидал. А вот возле Летнего сада я его, родимого, срисовал и кажись потом возле посольства его уж снова, как ветром сдуло.

— Ежели б он ходил за молодой особой, ты б его, верно, срисовал на Дворцовой, а не у Летнего сада?

— Може, он там, конечно, и был, на площади-то, да я его, черта ушлого, не признал, — отдал должное профессионализму коллеги филер.

— Ладно, ступай с Богом, да выспись хорошенько!

Блок прекрасно знал, что согласно полицейской инструкции по наружному наблюдению, филеры не должны были знать друг друга ни при каких обстоятельствах. Поэтому он с чистым сердцем отпустил агента, не став его пытать на сей счет, хотя сам крепко задумался: в отсутствие Путилина, никто из вышестоящих чинов сыскной полиции не мог прикрепить филера без ведома ведущего дознание следователя. Да и сам Иван Дмитриевич никогда не стал бы подобным манером вмешиваться в расследование своего сотрудника, не ставя того в известность.

«Выходит, означенный агент или является чином городской полиции, что совершенно маловероятно, или действует от лица Третьего отделения, беря в расчет иностранную личность рыжеусого. А это — уже политика. А ежели тот филер взаправду ходил за барышней, а англичанин и вовсе пустышка и к убийству непричастен? Мало ли какой рыжеусый в кухмистерскую залетел да с Егоркой водку распивал? Эх, жаль, что тот ничего не помнит!» — в поте лица раскидывал мозгами Блок, пока не вспомнил про интерес к этому делу судебного следователя, показавшийся ему поначалу странным.

Глава 15. Беспокойная ночь

— Да, удивил ты меня, удивил, нечего сказать, — потирал руки Чаров, слушая отчет Шныря о результатах его слежки за горничной. — Стало быть, она вышла из брички рыжеусого и поспешила к подъезду Иностранного ведомства. А ухажер ее, куда стопы направил?

— Ссадив наблюдаемую особу, он поехал в сторону Дворцовой набережной, ну а я пробыл на площади до первых сумерек.

— Стало быть, барышня дома оставалась?

— Дома, а вот особа, за коей я в пятницу ходил, куда-то на час выезжала, а в руке у ней конверт был.

— Хм, любопытно, — протянул Чаров, пролистывая блокнот. — Человек, что ходил за рыжеусым, как думаешь, из ваших?

— Боюсь соврать, ваше высокоблагородие, может, и наш, а может, и из сыскной ново созданной полиции.[33]

— Когда ходил за «пятничной» особой, ты был более категоричен, — Чаров напомнил Шнырю, как тот четко и без колебаний определил ведомственную принадлежность агента, следившего за Акинфиевой.

— Кстати, оный филер ходил за рыжеусым, или, может, за твоей подопечной?

— Точно за рыжеусым, — без тени сомнения выпалил Шнырь и враз приосанился.

— А тебя, как мыслишь, он того, не срисовал, часом?

— Точно не скажу, ваше высокоблагородие, — потупился он.

— Впрочем, сейчас это уже не так важно, — лицо Чарова стало обеспокоенным и напряженным. — Завтра опять пойдешь за тем человеком с Екатерининского. Не будет же он в присутственный день в квартире околачиваться? — он решил пустить Шныря по следу Палицына и, наконец, закрыть вопрос по нему.

Наступал понедельник, 8 мая, — последний день, отпущенный ему Горчаковым на розыски государева пакета. Сергей глянул на часы. Десять без четверти показывал безотказный брегет. «Поздновато, конечно, но интересы дознания прежде всего», — подбодрил себя он и, завернувшись в плащ, вышел вместе со Шнырем из дому.

Возле Андреевских рядов не стояло ни одного извозчика, и они прошли дальше к Неве, понадеявшись поймать возницу у «Золотого якоря». Ожидания их не обманули. Едва они заняли экипаж, как из заведения вытряхнулась горланившая похабные песни троица. Один из матросов схватил лошадь под уздцы и потребовал у сидевшего на козлах вейки везти его на Петербургскую сторону, посоветовав возмутившемуся Чарову закрыть рот и катиться к черту. «Поднимайте зады, ваши благородия, и валите по добру по здорову, а не то…», — грязные ругательства слетели с его языка.

Переглянувшись, они покорно освободили ландо, и, едва нога матроса коснулась подножки, выверенный удар кастетом в исполнении тайного агента уложил наглеца на панель. Увидав, что их товарищ повержен и, изрыгая площадную брань, корчится на земле, двое других достали свинчатки и, зажав их в кулаке, кинулись на Чарова. Уклонившись от первых ударов, он заехал одному из нападавших остроносым ботинком в пах, тогда как череп другого был испытан на прочность Шнырем. В это мгновенье из трактира вывалилась подмога. Выхватив револьвер, Чаров выстрелил в воздух и, запрыгнув вслед за Шнырем в ландо, крикнул вейке гнать, что есть мочи, к Николаевскому мосту. Особого приглашения чухонцу не понадобилось, и под отчаянный свист матросни лошади рванули к набережной. Пролетев мост, Чаров приказал ехать тише, пообещав бравому вейке двойную плату за нечаянные неудобства. На Конногвардейском бульваре Шнырь оставил его. «Как условились, с завтрашним отчетом прибуду позжее», — бросил он на прощание и растворился в ночи.