Пропажа свидетеля

– Ну что ж, зато мы узнаем, – сказал Косушка, пристально глядя на Кончугу, потом, после выдержки, приказал Дункаю: – Сложите все вещи Калганова и отнесите их в вертолет.

А Конькова, взяв под локоток, отвел в сторону:

– Тебе придется здесь остаться. Установи, кто ездил вчера по реке. И вообще пошарь. А с Кончуги глаз не спускай.

3

Коньков решил первым делом сходить на лесной кордон, где жил лесник Зуев. Вытащив на берег бат, они с Дункаем и Кончугой пошли по еле заметной лесной тропинке.

Неподалеку, за приречным таежным заслоном, открылась обширная поляна с пожней, поросшей высокой, по щиколотку, салатного цвета отавой; посреди пожни возвышался внушительных размеров стог сена, побуревшего от долгого августовского солнца.

Изба лесника, окруженная хозяйственными пристройками: амбаром, сараем, погребом и сенником, стояла на дальнем краю у самого облесья…

И огород был на кордоне, засаженный картошкой, огурцами, помидорами и всякой иной овощной снедью, и все это было обнесено высоким тыном от лесных кабанов. Недурственно устроился лесник, подумал про себя Коньков.

На крыльце их встретила молодая хозяйка: миловидная, опрятно причесанная, с тугим пучком светлых волос, заколотым на затылке огромными черепаховыми шпильками. Ее большие серые глаза были в чуть заметных красных прожилках, и смотрела она как-то в сторону, будто кого-то ждала, и от нетерпения прикусывала пухлые губы. Одета она была в пушистую бурую кофту ручной вязки, синие брюки, заправленные в хромовые сапожки.

На руках у нее висели пестрые половики.

Поздоровавшись с Дункаем, она пригласила всех в дом:

– Проходите, пожалуйста! А я вот полы помыла только что, – указала она на половики и первой вошла в сени.

– Гостей ждете? – спросил Коньков.

– Какие тут гости! – не оборачиваясь, сказала хозяйка и стала раскатывать от порога половики. – Проходите и присаживайтесь.

В избе было чисто и уютно; по стенам развешаны ружья, чучела птиц и засушенные, связанные пучками травы. Хозяйка поставила на стол глазурованную поставку желтоватой медовухи, потом соленые грибы, вяленую рыбу, огурцы:

– Кушайте на здоровье! Небось проголодались с дороги.

Дункай налил в стаканы мутноватой медовухи, а Коньков, заметив на левом виске у хозяйки синяк и сообразив – почему она на крыльце все смотрела в сторону, подворачивая правую щеку, спросил с улыбкой:

– Кто же вам эту отметину на лице поставил? Или с лешим в жмурки играли?

– Да в погреб вечером спускалась за молоком, оступнулась и ударилась об косяк, – ответила она, слегка зардевшись.

– А где хозяин? – спросил Коньков.

– В городе. Третьего дня уехал в лесничество.

– Вы вчера вечером или ночью не слыхали выстрела?

– Нет, я спала, – поспешно ответила она.

– А недалеко от вас Калганова убили. На Теплой протоке.

– Мне Кончуга говорил… утром, – и глаза в пол.

– И мотора с реки не слыхали? – Коньков подался к ней всем корпусом, как бы желая расшевелить ее, приблизить в эту мужскую застолицу, говорить, глядя друг на друга глаза в глаза.

Она сидела поодаль от стола на табуретке, с лицом печальным и спокойным, и, как бы понимая этот тайный вызов Конькова, посмотрела на него безо всякой робости, в упор:

– Нет, не слыхала. А вы кушайте, пожалуйста, кушайте!

– Давайте горло прополощем! – сказал Дункай. – Потом поговорим.

Мужики чокнулись стаканами, и все выпили.

– Хорошая медовуха! – похвалил Коньков. – С хмелем?

– Самая малость, – ответила хозяйка.

– А вы что ж не пьете за компанию?

– У меня работы много, а с этой медовухи в сон клонит.

– Вы знали Калганова? – неожиданно спросил ее Коньков.

– Да, – она опять опустила голову и стала разгонять руками складки на брюках.

– Когда его видели в последний раз?

– Третьего дня. Они с Кончугой останавливались у нас на ночь. Муж еще был дома. Они располагались там, на сеновале.

– А когда уехали?

– Тогда же, утром. Они на реку, муж в город.

На дворе закудахтали куры и залаяла собака. Хозяйка вышла из дому. Коньков встал из-за стола, прошелся по дому, остановился у подпечника, где хранилась обувь: ботинки, сапоги, туфли.

– Чего гуляешь от стола? – спросил его Дункай.

– Вы пейте, ешьте! – сказал он своим напарникам. – Я дома заправился.

Он закурил и вышел в сени; здесь в углу валялись старые шкуры, олочи, резиновые сапоги; на стенах висели искусно сплетенные связки новых корзин, липовые да вязовые туеса, берестяные лукошки.

Вернулась хозяйка с тарелкой красных помидоров.

– Ну, что там? – спросил ее Коньков.

– Ястреб кружит. Куры разбежались.

– У вас тут прямо настоящий промысел! – кивнул Коньков на лукошки и туеса.

– Сам занимается, любитель. Тайга.

– Сапожки у вас аккуратные. Какой размер?

– Тридцать восьмой.

– А я вот в бахилах топаю. Сорок третий! Тяжело в тайге в сапогах-то: ноги тоскуют, как говорят у нас в деревне. Но форма одежды, ничего не попишешь. А вы чего в сапогах? Олочи удобнее. А то кеды! С дырочками.

– Нет, я не ношу кеды, – поспешно сказала хозяйка, стараясь пройти в избу.

Но Коньков жестом задержал ее:

– А может быть, Кончуга в кедах ходил? Вы не заметили? В тот самый вечер, когда они ночевали у вас?