Прорабы духа

Соловьиная перспектива!

Словно точку поняв свою,

люди, фары, заборы, ивы

устремляются к соловью.

Я живу в Твоей перспективе,

с Твоим именем на губе.

Все, что в жизни происходило,

перекрещивается в Тебе.

Но как тянет все примитивней

расширяющийся закон,

где обратная перспектива

новгородских вольных икон…

Март

С Черемушкинского рынка

в Москву прилетает весна,

Ходынка!

В сугробах страна.

Но женщина в красной косынке

одела в аэропорту

бутоны тюльпанов в резинки,

чтоб предохранить красоту.

Рука 44-го года

И. Г.

Торчала среди Европы, блестя ободком кольца,

из засыпанного окопа

рука твоего отца.

Протягивалась к жизни

из глуби небытия

мертвая, во вздутых жилах

отцовская пятерня.

Ее солдат проходивший

ударил концом штыка.

И судорогой закричала дернувшаяся рука!

Живой! Сверкнули лопаты.

Он жив до сих пор, мужик,

со шрамом в рукопожатье.

Спасибо, жестокий штык!

Вы жали ли руку Времени?!

Вы жали ли руку Христу?!

По скользкому шрамику кремния

узнаете руку ту.

Вот почему в испарине судорогою лица

ко мне через стол уставленный

ты клонишься, сын отца.

И побледнеют женщины. Запнется магнитофон.

В столе откроется трещина Времен.

И, содрогая недра, зовет тебя и меня,

из земли протянута к небу,

отцовская пятерня.

Предсмертная песнь Резанова

Я умираю от простой хворобы

на полдороге,

на полдороге к истине и чуду,

на полдороге, победив почти,

с престолами шутил,

а умер от простуды,

прости,

мы рано родились,

желая невозможного,

но лучшие из нас

срывались с полпути,

мы — дети полдорог,

нам имя — полдорожье,

прости.

Родилось рано наше поколенье —

чужда чужбина нам и скучен дом.

Расформированное поколенье,

мы в одиночку к истине бредем.

Российская империя — тюрьма,

но за границей та же кутерьма.

Увы, свободы нет ни здесь, ни там.

Куда же плыть? Не знаю, капитан.

Прости, никто из нас

дороги не осилил,

да и была ль она,

дорога, впереди?

Прости меня, свобода и Россия,

не одолел я целого пути.

Прости меня, земля, что я тебя покину.

Не высказать всего…

Жар меня мучит, жар…

Не мы повинны

в том, что половинны,

но жаль…

1982

Как метель бы ни намела,

на машинах, летящих мимо,

есть счастливые номера.

Я люблю гадать на машинах.

Что сулишь в Новый год, Москва?

Что ты хочешь, чтобы я понял?

19-82,

по идее, счастливый номер.

Из суммарности этих цифр —

справа десять и слева десять —

проступает великий шифр?

Будьте, люди, счастливы, дескать.

Я хочу, чтобы повезло

пешеходам московских улиц,

чтобы не подвело число,

или просто — чтоб улыбнулись.

Чтобы правда была права.

Чтобы дома все было в норме.

19-82,

по идее, счастливый номер.

Я хочу, чтобы нам с тобой

не солгали автомобили,

чтобы свет царил да любовь.

Это главное — чтоб любили.

Чтоб любовь не была мертва,

чтобы каждый дарил, ликуя,

в год по 1982

полноценных поцелуя.

Чтоб не гнула людей беда,

чтоб ловились сельдь и омуль.

19-82,

по идее, счастливый номер.

Заметает снег номера,

суеверье XX века.

Чтоб примета не подвела,

очень хочется верить в это.

Чтобы крохотный шар Земли

не сожгли глобальные взрывы.

Чтобы люди не подвели

эти с виду счастливые цифры.

Штиль

Вторую ночь без всякой дрожи

под круглой красною луной

отвесно врезана дорожка

неумолимою рукой.

Ты говоришь: «То зодчий ада,

чтобы задумалась толпа,

нас тешит планом и фасадом

огненновидного столба».

~~~

Безоблачное небо.

Вороны черный зонт.

Сверкнул, как ручка, клюв.

Где спрятаться, свернув?

Грузинский храм

У храма, где погода голубая,

я деревце ореха посадил.

«Тимотес, — повторяю я. — Убани,

ты — самых синих фресок монастырь».

Я через год вернулся.

Древо это растет наклонно, ствол перекося.

Оно тянулось к фресковому свету,

чей синий пересилил небеса.

Три синих

(Послесловие к трехтомнику)

Прощайте, три тома,

Вы синими родились.

Прощайте, три дома —

Жизнь — Смерть — Высь.

Бог, видно, прошляпил,

на вас ледерин не учел —

одел вас в оставшийся штапель,

ошибочной сини клочок!

Прощайте, три синих!

Кого я на вас подпишу?

Непереносимо,

что кто-то идет к стеллажу.

Спустя сто лет точно

возьмет гениальный сопляк,

сверкнув голубою пощечиной,

надписанный мной экземпляр…

Ты знаешь лишь черное небо,

космические корабли.

Возьми его в синих брикетах,

как я его видел с Земли.

Потомок, возьми три тома

земных надежд и потерь, о

сыпавшемуся золотому

не верь. Только синему верь.

За это небо невнятное,

за высь

кормящиеся мной стервятники

за подписку дрались.

Пацан, в наших днях отрытых

найди свою мерку крыл,

как в лермонтовских палитрах

Врубель себя открыл.

Я жил в проклятых трясинах,

но небо я синим знал.

Прощайте, три синих!

Кто тройкой Россию назвал?

Зачем-то ведь Бог прошляпил,

одну звезду не учел —

одел ее в зрячий штапель,

такой одинокий зрачок!

Вы нас обогнали, сирых.

На телеэлементах гальюн.

Но поют ли вам Сирин,

Алконост, Гамаюн?

Когда ты их вынешь с полки,

то щелка небытия

откроется ровно настолько,

сколько жизнь занимала меня.

Куда вы, томы, девались?

Не дрейфь. Ты ищешь не тут.

Три синие адидаса

Москвой-рекою бегут.

Мужик, пробежимся с ними?

И что означает синь?

Я думаю — это Жизнь.

Прощайте, три синих!

~~~

Иду я росой предпокосной

словить электричку скорей.

Паслен и кукушкины слезы

обплачут меня до колен.

И долго еще эти травы,

темнея каймою внизу,