Прорабы духа

I
Народ, зодчий речи,
творит себе памятник.
Без паники!

Куда нас зазвали
волшебные шрифты
на небо с асфальта
ведущего лифта?

Монтажники речи,
поэты как будто,
качают за плечи
великие буквы.

Меня взвейте в небо
строительным краном —
как буквицу,
выпавшую из грамот!

Вы были ли буквицей,
взвитой над улицей,

одетою в каску для безопаски?!

Вершина качается речевая —
людская печальница вечевая.
И ветер рвет с плеч мою голову в каске.
И Вечность разит коррозийною краской.

До Пушкина видно, до Киева даже…
О речь четырнадцатиэтажная!

Веревка и каска
и ноги предтечи.
Великая качка
заоблачной речи!

Стою на вершине,
случайная буква.
Мчит реамашина
безумною клюквой.

Простимся, Тишинка!
Ах, буковки рынка,
стручки —
как пуговицы в ширинке.

Внизу вечереет,
стоит за черешней,
гудит в чебуречных
народ, зодчий речи.

Народ — зодчий речи.
Мы — только гранильщики.
Во Времени вечном
Речь — наша хранительница.

Мы — буквы живые
в отпущенном сроке,
у высшего Пушкина
в сказанном слоге.
Стоит он над нами,
презрев безопасность,
с цилиндром в руках,
что служил ему каской.
Над светскою чернью,
над сплетней усердной,
над окололитературною серью!
Великие ветры пронзают лопатки.
Он даже и летом
не снимет крылатки.
И, чувствуя силу,
что не программируется,
шепчу я: «Спасибо,
Речь, наша хранительница!»
II
С земли корректирует медную ковкость
народ Маяковский,
И горло другого от выси осипло.
Не стойте под Словом,
чтоб вас не зашибло!
Не медь — матерьял
речевого состава —
людская печаль,
и мученья, и слава.
Зураб Церетели в комбинезоне,
как меч, целовал
эту медь бирюзовую.
А вы подымались,
где я подымался?
Где речь — опора,
а не туманность.
Не надо мне крана!
Как раньше провидцы,
сам в небо подтягиваюсь
рукавицами.
И с пушкинским профилем
спутник курчавый
кричал мне: «Попробуй!
Качает? Качает?»
Я лесенкой лез —
позвоночником Речи.
Народ Кузьмин
говорил мне: «Полегче!»
Кузмин Михаил —
чародей Петербурга.
Кузьмин Алексей —
пишет по небу буквы.
Не смоете губкой,
не срезать резинкой
с небес эти буквицы
русско-грузинские.
Такого ни в Цюрихе,
ни в Семиречье —
прокрашенный суриком
Памятник Речи.
Два века
Георгиевскому трактату.
А через два века
кто-то, когда-то,
прочтя наши впайки,
шепнет над гранитами:
«Спасибо за памятник,
Речь, наша хранительница!»
Взойдет и над ним
голубой позолотой
венец в виде «О»,
что венчает работу.
О небо! О вечность!
О трудные годы…
Народ — зодчий речи.
Речь — зодчий народа.
III
Что думаешь, Речь,
нам лица не показывая,
тяжелым венцом
над Москвою покачивая?
А может быть, это
в руке у Вечности
чуть-чуть покачивается подсвечник?
Другая рука с непонятною силой
луну донцем к нам
как свечу наклонила.
Вставляйте в подсвечник
луну небосвода!
НАРОД — ЗОДЧИЙ РЕЧИ.
РЕЧЬ — ЗОДЧИЙ НАРОДА.