Прорицатель

— Такой простор! — поежился Калхас. — Боязно затеряться в нем.

— Ничего, привыкнуть к равнине легче, чем ты думаешь. Вполне возможно, что скоро она тебе надоест. Еще будешь скучать по горам.

Калхас видел, что с заходом солнца историком опять овладели заботы и магия пространств потеряла над ним власть. Но они с Гиртеадой обращали свои взоры на восток до тех пор, пока ночь не укутала Месопотамию темнотой.

Несколько дней они шли по предгорьям, к югу. И только там, где Евфрат стал забирать на восход, удаляясь от гор, повернули к реке. Здесь их встретил большой военный лагерь. Он был вытянут вдоль Евфрата на много стадий, а от гор его отделяли ров и высокий вал. По всему было видно, что войска стоят в нем давно: с внешней стороны рва в огромном количестве располагались повозки, палатки, целые деревни из шатров торговцев, компаний гулящих девок и прочего приблудного люда.

О приближении стратега в лагере были предупреждены. Вдоль дороги, ведущей к воротам, выстроилась почетная стража: воины от каждого из отрядов, находившихся здесь. Навытяжку стояли македонские гипасписты, греческие пельтасты, варварские лучники, конница, набранная в предгорьях Кавказского Тавра. Они долгими криками приветствовали проезжавшего мимо Эвмена. Их командиры встречали автократора около самых ворот. Ярко начищенные доспехи, дорогое оружие, разноцветные плащи, отдохнувшие и сытые лица; как-то сама собой душу Калхаса наполнила гордость за Эвмена и за себя, едущего совсем рядом с могущественным полководцем.

Словно в пику свежим, бодрым войскам, находившимся в лагере, аргираспиды приняли мрачный вид, а их запыленные одежды только подчеркивали его. Калхас прекрасно понимал, в чем тут дело: теперь армия под командой Эвмена насчитывала почти полтора десятка тысяч человек и ветераны, соответственно, составляли немногим более одной пятой ее состава. Отныне они ожидали от стратега большей независимости и взирали на войска с востока с тем же подозрением, что и на разношерстный сброд Дотима.

Наутро Калхас убедился в обоснованности беспокойства аргираспидов. Такого обилия войск он не видел еще никогда. Вначале пастух растерялся перед суматохой и беспорядком, сопровождавшими выход армии из лагеря. Ему казалось удивительной невозмутимость стратега. Однако постепенно суматоха обернулась внушительной, величественной картиной. Ярко и холодно струилось солнце по тысячам мерно колыхающихся копий; рыжими, серыми толпами ехали фракийцы и вооруженные подобно им варвары. При приближении стратега рой мечей выскальзывал из тяжеловесных, широких ножен и вместе с дротами вздымался к небесам. Горячили лошадей легкие, дикие сакаскины, почти невесомо вспыхивали их расшитые бисером колчаны и ножны для кривых скифских ножей. Пращники, лучники, метатели дротиков окружали тучей походных застав вытянувшуюся вдоль Евфрата колонну. А сзади еще был обоз и особые отряды, охранявшие его. Аргираспиды терялись в этом суровом многообразии.

Армия грузно двинулась вниз по течению Евфрата. В переходе от лагеря находились пригодные для переправы броды, которые охранял предавшийся стратегу сатрап Верхней Месопотамии Амфимах. Войск у него было немного, но врагов пока не опасался ни кто: Птолемей воевал только на море, Селевк еще не решил, на чью сторону стать, Антигон же задержался у Тарса.

Поэтому отряды шли неспешно и шумно. Их вид, вызвавший поначалу у Калхаса возбужденное — словно перед грозой — состояние, постепенно становился более спокойным, расслабленным.

После полудня стратег занял место перед сакаскинами, двигавшимися во главе колонны. Теперь его сопровождала целая свита, среди которой выделялся полугрек-полумакедонянин Филипп, командовавший в лагере в отсутствие Эвмена. Статный, седеющий мужчина, немногим старше стратега, он, как заметил Калхас, принадлежал к таким же почитателям Кардийца, что и Дотим. Обращаясь к стратегу, он почтительно склонял голову, а когда тот отвечал, блестел глазами и раздувал ноздри, словно горячий жеребец. В его преданности было что-то неистовое и безрассудное. Калхасу такая горячность показалась даже чрезмерной и не приличествующей человеку, начальствовавшему над большим количеством войск. Но наблюдать за ней ему было приятно. Вокруг пастуха начинали происходить большие события. Эвмен, Иероним словно стали выше, величественней, армия выглядела могуче, и самого себя Калхас ощущал по-другому, чем неделю назад. Сознание важной, большой ответственности накладывало на всех отпечаток приподнятости и внутренней собранности.

Аркадянину хотелось, чтобы Гиртеада видела сейчас и его, и всех остальных. Но время, когда они свободно разъезжали вокруг расположения войск, кончилось. Гиртеада осталась в обозе, там же, где были и остальные женщины, где была и сама жена стратега.