Пророчества великого магистра тамплиеров

Толпа встретила тамплиеров гробовым молчанием. Впервые воинов Христовых увидели в таком количестве на улицах Парижа. Молчаливые, мрачные, с красными крестами на груди и спине, символизирующими мученичество, и с белыми шарфами на поясе, которые должны были говорить о сердечной чистоте помыслов тех, кто ехал сейчас по городу, всадники чинно двинулись по узким улицам. Казалось, их лица были абсолютно бесстрастными. Ни один из них даже случайно не бросил неосторожного взгляда в сторону красивой женщины. Бороды их были нечесаными, волосы коротко стриженными, а рука каждого твердо сжимала железную узду, и ни одна лошадь не сбилась с общего ритма, не нарушила общий строй.

И вдруг толпа словно по команде ахнула от удивления. Вслед за рыцарями на мулах ехали рабы-эфиопы. Вид этих совершенно черных людей поразил каждого. От неожиданного звука затанцевала лошадь крайнего рыцаря, но он тут же смог справиться с ней, и все вернулось к прежнему чинному ритму. Тамплиеры медленно приближались к своей знаменитой башне. И когда до места оставалось совсем немного, напряженное молчание толпы было неожиданно взорвано веселым перезвоном, который начал доноситься со всех колоколен церквей Парижа, принадлежащих ордену. Толпа, словно выйдя из оцепенения и поняв, наконец, что ей следовало делать, начала выкрикивать нестройные приветствия и креститься. Напряжение спало, и воины ускорили шаг своих скакунов. Запоздалое признание заслуг ордена со стороны тупой людской массы все-таки состоялось. Всадники воспрянули духом. Все как один, они выразят сегодня благодарность капелланам и простым звонарям братства, которые так умело смогли выйти из неловкого положения. Толпа нуждается в мудром пастыре, толпой следует управлять, и если надо, то и выколачивать из нее нужные чувства.

Рыцарь, который ехал рядом с Магистром, развернул под оглушительный веселый перезвон свою орифламму и поднял ее высоко над головой, дабы каждый из собравшихся зевак мог прочитать следующие слова: “Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam” (”Это не мы, Господи, не мы, но Имя Твое покрыто славой”). Теперь собравшиеся праздные горожане уже в едином порыве все как один выразили в общем вопле свое восхищение перед нагрянувшими в их город крестоносцами. Париж пал без боя. Казалось, у воинов Христа никогда не было подобной бескровной и полной победы за всю историю ордена. Лишь де Моле, словно предчувствуя скрытую опасность, не предавался веселью, а упрямо смотрел вперед, будто не замечая призрачного воодушевления.

Филипп Красивый ждал тамплиеров уже давно. Он расспрашивал своих приближенных о всех мелочах этой выдающейся процессии, и послание было им понято именно так, как того хотели храмовники.

III. Бунт

В один из вечеров Шарль де Валуа и Луи д'Эвро ужинали в королевских покоях со своим царственным братом Филиппом IV, прозванным Красивым. Вряд ли когда-либо удастся воссоздать точный облик короля Франции, однако современники единодушно считали его статным красавцем, бледнолицым и светловолосым. Он был прекрасным рыцарем и охотником. Бернар Сэссе, епископ Памье, которому пришлось сурово поплатиться за свои слова, сравнивал короля с совой. Эту птицу в древности другие пернатые избрали своим царем из-за ее необычайной красоты, хотя на самом деле сова оказалась птицей совершенно никчемной. Епископ утверждал далее: “Таков и наш король, который красивее всех на свете, но только и умеет, что пялить глаза, как сова”.

Анонимный автор критиковал короля за то, что тот окружил себя “вилланами”, т. е. ворами и бандитами всех мастей, людьми, которые уже по природе своей жестоки, испорчены и злобны. Справедливость, по мнению этого человека, и не ночевала во дворце, потому что король почти все свое время проводит на охоте.

Другие же современники Филиппа IV, напротив, его идеализировали. Гийом де Ногаре, чье возвышение и последовавшее за ним благосостояние почти полностью зависели от королевской милости, говорил следующее о короле: “Он всегда строг и целомудрен – как до брака, так и вступив в него – и всегда отличался особой скромностью и сдержанностью как в облике своем, так и в речах, ничем не проявляя ни гнева своего, ни неприязни к кому-либо, и всех любил. Он – воплощение милосердия, доброты, сострадания и благочестия, истинно верующий христианин”.

Следует признать, что этот монарх был центральной и управляющей силой в королевстве. Ближайших помощников он выбирал себе сам, и за все годы его правления ни один из них не играл в делах Филиппа первую скрипку, подменяя его самого. Пресловутое “равнодушие” и некую отчужденность Филиппа IV можно, видимо, воспринимать как умышленную попытку соответствовать облику “христианнейшего” короля, каковым считался его дед Людовик Святой, любимый в народе. Король Франции был прекрасным актером, который умел создать о себе нужное впечатление среди своих подданных. Недовольных было слишком мало, и Филипп умел усмирять их недовольство.