Пророчество Корана

С террасы его весело окликнула Андреа, месившая тесто. Он нехотя умылся, причесался, подровнял бородку и усы. Затем переоделся, хотя стоило большого труда найти сколько-нибудь чистые штаны, шляпу и камзол. В таверне «Дель Соль» он побрился и в разгар утра с пересохшим ртом и кругами под слезившимися от солнца глазами направился в богоугодное медицинское учреждение, завязав рот и нос платком. На улицах все так же слышались стоны плакальщиц, царили всеобщий страх и тревожное, агрессивное настроение. Бродяги обворовывали мертвецов, на мусорных кучах хозяйски копались крысы, стервятники летали над лугом Санта-Хуста, своры собак пожирали тощие чумные трупы.

Севилья, когда-то город-сад с бьющей через край жизнью, имела теперь отвратительный облик, здесь царили гибель и грязь, бедствие и хаос, вши и крысы, ее окутывал зловещий дым пожаров и ладана.

— Будьте добры, сеньор! Я был ранен в битве с маврами под Саладо, воевал за веру!

Яго дал милостыню этому слепому, потрясавшему своей тарелочкой.

— Жители, выносите своих мертвых! — слышался вдалеке печальный клич с «повозки смерти» — страшной хозяйки улиц, их скрипучей и ненасытной экономки.

Он захотел повернутся и бежать в Альхарафе, куда его приглашала Субаида, посылая весточку за весточкой, но взял себя в руки и продолжил путь в больницу, где его ждал заносчивый мастер Сандоваль, который прогуливался с Церцером, завернутым в черную сутану непомерных размеров. Ректор передвинул свои линзы на кончик носа и уставился поверх них на Яго, приветствуя его с необычной теплотой.

— Мастер Яго, сочувствую кончине вашего слуги. Мне известно, что вы любили его, как родного отца. Утешьтесь тем, что теперь он в обители Божьей.

Его соболезнования очень удивили молодого человека, ожидавшего нагоняя.

— Я признателен вам, дон Николас. Его достойная душа отныне обрела покой.

— Я прервал ваше печальное одиночество, потому что мы нуждаемся в ваших знаниях, — начал разговор Сандоваль.

— Я полагал, что обществу хватает ваших знаний, уважаемый дон Николас, — не без вызова заметил Яго.

— Оставьте эту мысль, — запротестовал ректор. — Я всегда внимательно следил за вашей практикой, хотя, конечно, с благоразумием старого пса, поднаторевшего в традиционной медицине. Чтобы не вступать в полемику, просто сознаюсь, что считаю себя убежденным аверроистом [126]. Поэтому верю в провидение, когда занимаюсь лечением.

Возникшую паузу Яго использовал немедленно, чтобы собраться с мыслями и возразить:

— Значит, дон Николас, вы поддерживаете теорию двойной истины в лице единого знания и божественного откровения? Когда-то и я, покидая Веруэлу, считал себя, подобно вам, беззаветным схоластом, но Саламанка и Салерно сделали из меня убежденного гуманиста. Пришло время разделить теологию и медицинскую практику, от этого и люди будут меньше страдать, и наука продвинется вперед, это уж точно, великий магистр.

— Вы говорите со старым, усталым лекарем. В мои молодые годы и я рвался вперед закусив удила, а одергивать вас в моем возрасте не доставляет удовольствия. — Он саркастически улыбнулся.

— Высокочтимый мастер, в Европе дуют новые ветры, с вашей глубокой эрудицией вы не можете не знать об этом.

Научные взгляды Оккама, которые оценили теологи Сорбонны, Саламанки и Оксфорда, не должны оставить вас равнодушным, — вежливо заметил Яго. — Однако что же вам угодно от меня, мастер?

На лицо ректора, до того живое, легла тень, и он ответил вежливо:

— Мы просим вашего совета для защиты королевской семьи от чумы. Излечение Минутоло произвело впечатление на врачебное сообщество, и ваши методы предохранения от заразы признаны всеми.

Яго поджал губы, подумав тут же, что, в конце концов, в этом нуждается любой больной, идет ли речь о поденщиках из Алькореса или об аристократах королевского двора. Он промолчал, потому что ничего хорошего от такого предложения ждать не приходилось.

— Видите ли, — пояснил Сандоваль, — размах эпидемии захлестнул все города и поселки, и уже никто не чувствует себя в безопасности ни в Астурии, ни в Авиле, ни в Арагоне. Поэтому королева-мать и дон Педро решили переждать в Севилье, пока не угомонится бич Божий. Король перевел свой двор в Алькасар, во дворец Караколь, а донья Мария настаивает на своем пребывании в Сан-Клементе, которого чума уже коснулась. На мне как на придворном враче лежит обязанность либо оградить ее, либо, если обитель не окажется надежным убежищем, уговорить немедленно уехать.

Яго почувствовал трудно сдерживаемое волнение, ведь он уже подумывал над тем, что пора сдаваться, что он не сможет выполнить данное Субаиде обещание, и тут неожиданный поворот судьбы дал ему новую надежду. Он тут же ухватился за эту идею, почувствовав азарт охотника.

— И чем же именно я, по-вашему, должен заняться? — равнодушным тоном спросил он.

— Вы вели в больнице работы по обеззараживанию, проверяли водоемы и водоводы. Попрошу вас, не выставляя это напоказ, проделать то же в Сан-Клементе и сообщить мне, насколько обитель уязвима для заразы. Мать аббатиса будет ждать вас после полуденной мессы.