Пророчество Предславы

До пострижения Гришка занимался в Сущевской слободе убогим промыслом, иными словами, нищенствовал. Он выглядел щуплым и нездоровым человеком, с вечно бледным лицом, за что неизменно имел кусок хлеба. Но при всём при этом, в монахах, он проявил себя редким живчиком, и потому, хоть и не посвящён был в тайные дела, использовался Алексием для небольших поручений. Только на днях викарий отправил его на митрополичий двор с тем, чтобы наблюдая за духовенством, он доносил об их настроениях, а в особенности о том, что касалось отношения к нему самому, наместнику Феогноста. И надо же, как вовремя отправил.

Гришка, крестясь и кланяясь, чуть ли не вполз в келью.

— Говори, — приказал Алексий.

Монах набрал побольше воздуха и начал рассказ:

— Вчера владыке нездоровилось что-то, шатало его. Поэтому спать он рано отправился, сразу, как отстоял вечернюю молитву. Так что и двор весь рано затих, чтобы сон его не тревожить. Я ещё прошёлся, послушал — может разговоры воровские кто ведёт, но нет, всё тихо было. А среди ночи послышались вопли из владычной опочивальни. Я перепугался сперва — жутко было одному-то идти, но потом побежал всё же. Возле самых дверей служку дворового встретил и одного из княжьих людей — они, услышав крики, тоже к опочивальне бежали. Втроём мы и вломились к митрополиту…

Стоящий рядом с Гришкой Василий побледнел, уже зная, что последует дальше, а Алексий нахмурив лоб, принялся щипать себя за ухо, что являлось признаком сильного волнения.

Монах между тем рассказывал дальше:

— А там… боже мой… — монах перекрестился, — кровищи, что на мясных рядах, аж ноги скользят. Кровь ещё тёплая — дымится. Сам Феогност к стене прибит гвоздями, в глазницах ножи торчат, а вместо брюха дыра зияет, да такая внушительная, что стену сквозь неё видно. Служка тот сразу без чувств свалился.

Гришка перевёл дух и продолжил:

— У нас оружие с собой только у кметя княжеского оказалось. Я ему говорю, так, мол, и так, пускать сюда никого нельзя, а надо послать за князем Семёном Ивановичем, да за епископом владимирским, за вами, то есть, кир Алексий. Так и решили. Кметь тот сторожить двери остался. Я к вам сразу бросился, а служка, стало быть, к князю побежит, как очухается…

— Молодец! — похвалил монаха Алексий. — Всё правильно сделал и решил правильно.

Тот, несмотря на серьёзные обстоятельства, не удержался от довольной улыбки — не часто простому монаху доводилось от Алексия похвалу слышать.

Викарий отослал его в церковь молиться, а печатнику приказал:

— Василий, седлай лошадей, поднимай Хлыста, Кантаря и… Пересвета возьми. Едем в Кремль. Сейчас же.

Пока печатник выполнял распоряжение, Алексий как раз успел собраться, и скоро пятеро всадников стрелами вынеслись из ворот обители, взяв направление на Кремль.

* * *

Четверо охотников на викария отправились к выбранному накануне месту засады ещё ранним утром. Однако, не успев одолеть и половины пути, они встретили несущихся на полном скаку всадников. Видев, до сих пор викария лишь однажды, да к тому же издали, они, тем не менее, сразу узнали его впереди небольшого отряда. В четвёрке сопровождающих Алексия всадников, легко угадывались знакомые монахи-воины.

Заговорщики сошли с дороги, прикрыв лица плащами. Будто бы опасаясь перемешанного с грязью снега, что летел из-под лошадиных копыт. А на самом деле они постарались остаться неузнанными. Но отряд проскакал мимо, не обратив на прохожих никакого внимания.

— Чёрт! — выругался Скоморох. — Он появился раньше, да ещё с целым отрядом. Всё сорвалось!

— Может быть, что-то случилось? — предположил Борис.

— Случилось, — с досадой сказал новгородец. — Теперь мне нужно будет как-то объясняться с Косым. Он ведь и вправду думает, что мы с ним полезем сегодня в монастырь. Может заподозрить подвох, и в таком случае через него больше ничего не узнаем. Если вообще не придётся уносить ноги.

— Нужно было отследить того человека из монастыря, — заметил Рыжий. — Мы могли бы его прижать и без Косого.

— Чего теперь зря терзаться? — произнёс задумчиво Сокол. — Узнать бы, что за дело подняло Алексия в такую рань. Как бы оно до нас касательства не имело.

Трое развернулись и пошли обратно к Москве, а Скоморох поплёлся к монастырю, придумывая на ходу, чего бы такого поувлекательнее наплести Косому.

* * *

Стоящий у двери митрополичьих покоев дружинник с трудом сдерживал напор монахов, дворни и священников. Последних удержать оказалось сложнее всего, они тыкали в воина кулаками, сыпали проклятия, брызгали слюной, требуя немедленно пропустить их к владыке. Дружинник весь бледный от свалившейся вдруг ответственности, пытался им объяснить, что до прихода князя и владимирского епископа никого допускать в покои митрополита не велено.

— Кем не велено? — чуть не визжал какой-то игумен, норовя ущипнуть воина за икру.

— Мною, — раздался за спинами тихий, но твёрдый голос викария.

Увидев Алексия, дружинник вздохнул с видимым облегчением. Все, кто столпился у двери, повернулись на голос и расступились, склонив головы.