Пророчество

Женщина передо мной обернулась и смерила нас строгим взглядом, требовательно приложила палец к губам — что уж там она пыталась расслышать сквозь радостные возгласы толпы? Я призадумался на миг над этой кандидатурой и допустил, что логика в словах Фаулера есть. Вид у Дугласа потрепанный и волосы седеют, но линия подбородка и скул все еще тверда, и глаза лукаво поблескивают, он вполне доволен собой и своей внешностью, так что наивной девушке он мог показаться красавцем. И даже Генри Говард с его острой бородкой и угловатыми бровями невольно внушает уважение и страх. В общем, столь субъективное описание ничем не поможет.

— Как вообще определить, кого женщины считают красивым? — зашептал Фаулер, словно угадав мои мысли. — Кому-то даже вы, Бруно, можете приглянуться, — добавил он с лукавой усмешкой.

— Grazie, спасибо. Вы тоже собой ничего, — с такой же ухмылкой ответил я, невольно припомнив Мари и ее заигрывания.

Какими бы побуждениями она ни руководствовалась, вряд ли ее привлекла моя красота.

— Только послушать, как мы тут обсуждаем юношескую красу, будто парочка священников, наведавшаяся в Саутуорк, в притон с мальчишками, — хохотнул Фаулер. — Нам нужны улики понадежнее, чтоб разыскать убийцу. С чего же начать?

— Я знаю с чего, — проворчал я сквозь зубы.

Проповедник у Креста Павла достиг кульминации, толпа разразилась аплодисментами, точно на ярмарочной потехе, а затем начала расходиться, растворяясь, как чернила в воде, и вот уже люди по двое, по трое бредут прочь от кафедры. Со стороны реки надвигались тучи, ветер становился все сильнее, в воздухе снова запахло дождем. Фаулер натянул берет, и мы с ним двинулись прочь, обратно к южной стене собора, подле которой суетились торговцы, разносчики и карманники. Разговор почему-то принес мне облегчение, хоть мы и не пришли ни к какому выводу. Мне стало спокойнее теперь, когда я разделил все тайны с Фаулером, и только все корил я себя за то, что с таким упорством пытался разыскать убийцу Сесилии в одиночку, без всякой помощи. Не гонись я за славой проницательнейшего сыщика, кто знает, быть может, Эбигейл осталась бы в живых. Бесплодные сожаления — точно камни в желудке. Все представлялось, как она лежит на холодном полу кладовой, и все крепла решимость во что бы то ни стало отыскать злодея, выдать его правосудию.

— Послушайте, Бруно. — Фаулер дружески коснулся рукой моего плеча. — Вам бы хотелось, чтобы это оказался один из Говардов. Понятное дело, оба они на редкость противные. Однако нужно сохранять непредвзятость, держать глаза и ум открытыми. В этой истории много странного. Если Гиз планировал отравить королеву, почему об этом и речи не заходило на тайных собраниях у Кастельно? И если Сесилию Эш убили заговорщики, почему же они все делают вид, будто понятия ни о чем не имеют?

Такие же точно сомнения преследовали и меня. Я запрокинул голову, глядя в темнеющее небо; нужно поторопиться, иначе ни один лодочник не согласится свезти меня до заката в Мортлейк и обратно.

— Кто-то из них лукавит, один человек или несколько, — предположил я. — Все люди, что собираются в Солсбери-корте, не любят друг друга и никому не доверяют. Возможно, кто-то из них действует в собственных интересах, задумывает смерть Елизаветы, а вторжение для них — лишь средство для достижения иной цели. — Например, думал я про себя, Генри Говард добивается руки Марии и престола, однако Фаулеру я ничего не сказал. Считайте это ребячеством, но я хотел сам представить эту теорию Уолсингему.

— Верно, — кивнул Фаулер и тоже сощурился на вечернее небо. — Мне показалось, что Генри Говард предпочел бы сам руководить всем предприятием, но власти пристально следят за ним, и для него чересчур велика опасность разоблачения. Он вынужден действовать под прикрытием посольства и через него сообщаться с приверженцами Марии в Париже, но нетрудно заметить, до чего ж он недоволен тем, что Кастельно привлекает людей вроде вас и меня.

— Какие у вас отношения с Говардом? — поинтересовался я.

Фаулер пожал плечами:

— Он терпит меня ради моих связей при шотландском дворе. Как вы знаете, любые сведения о планах короля Иакова по отношению к его матери имеют для заговорщиков большую ценность. Вряд ли Говард не доверяет мне лично, однако ему становится не по себе, когда я рядом. Очевидно, он подозревает любого, кто не разделяет вполне его фанатизм, не имеет личных мотивов для ненависти.

— В таком случае кому же из нас он может верить? — удивился я. — Кроме него, ни у кого нет причин для мести Елизавете и ее правительству.

Фаулер закивал и нахмурился.

— Более того, его не устраивают дипломатические методы Кастельно. Вы сами были свидетелем в тот вечер. Если Испания даст денег, Говард может и вовсе разорвать связи с французским посольством и переметнуться в испанское. — Поджав губы, он добавил: — В Мендозе он обретет союзника столь же неистового и беспощадного, как он сам.