Пророк

Это в нём и нравилось: безрассудная храбрость, страсть и искренность. Если бы кто-то заявил, что спасать всех на своём пути, рискуя собственной шкурой, глупо, то я бы посчитала его трусом и не стала бы уважать даже вполовину так же сильно.

— Хорошо, что никто не погиб, — пробормотал он.

— Иди сюда. Хочешь, расскажу новую сказку или спою колыбельную? — я похлопала по перине, подзывая его.

Он послушно лёг рядом. Я закопалась пальцами в его густые волосы.

— Колыбельную лучше, — заурчал он почти по-кошачьи.

Матушки Умай пела её непоседливым братьям-ветрам, когда те были маленькими. С тех пор её пели все матери своим детям. Древние ноты очаровывали и убаюкивали таинственным волшебством сказаний, словно падали с необозримой выси Девятых небес звонкой капелью чистого хрусталя, сливались с воем ветра, шелестом далёких северных лесов и рокотом океана, пока не гасли в пустынном беззвучии. Микаш затих, скоро заснула и я, впервые за долгое время.

Целители приходили ещё две недели и только потом позволили мне самой смазывать края раны мазями на пчелином воске и менять повязки.

Микаш сносил заботу стоически и ни на что не жаловался. Когда он ослеп после боя с пересмешницей, то это был конец света. Сейчас он, конечно, сильно повзрослел и ни за что бы не показал страх даже мне, но всё равно я знала, насколько он боится остаться калекой, потерять силу и место, ради которого ему через столькое пришлось пройти!

Мы много занимались: я делала ему массаж, аккуратно разминала мышцы на раненой руке, чтобы они не одрябли. Микаш не позволял себе ни минуты покоя. Мы снова набрали в Библиотеке горы книг. Он обкладывался толстыми фолиантами и что-то переписывал из них на листы левой рукой. Почерк выходил корявый и неразборчивый. Микаш в сердцах комкал листы, отбрасывал прочь и принимался за новые.

Ел он тоже левой рукой, да ещё снова взялся за столовые приборы. Каждая трапеза напоминала хождение по мукам. Пальцы путались вокруг вилки, она извивалась, будто живая, и со звоном падала на пол. Еда крошилась и вываливалась через край. Микаш терпел и отказывался от помощи. Потихоньку начало получаться даже лучше, чем правой. Почерк стал аккуратней и разборчивей.

Однажды утром Микаш разбудил меня поцелуем. Солнце подглядывало за нами в окно.

— Вставай! У меня для тебя сюрприз!

Он едва дал мне одеться и потянул на улицу. День выдался ясный и безветренный, последнее особенно удивительно для Эскендерии в середине осени. Неизменный оруженосец Варден дожидался нас с двумя лошадями.

— В-вы, с вами всё в порядке? — спросил он, разглядывая Микаша.

— Как видишь. К следующему походу буду как новенький! — тот поднял большой палец и подмигнул.

— Хвала богам! — Варден сцепил пальцы в замок. — Наши так беспокоились, вы себе не представляете. Вот!

Он вручил Микашу железную флягу с искусно выгравированной на ней сойкой. Я усмехнулась, разглядывая.

— Мы все скинулись, Глякса сделал гравировку, он умеет. На память!

— Спасибо, не стоило, конечно, — смущённо ответил Микаш. Я пихнула его в бок, он тут же поправился: — Ты же в следующем году посвящаешься?

— Да-а-а, — Варден непривычно замялся и покраснел. — Я хотел бы у вас служить.

— Разве не лучше у какого-нибудь высокородного? Мастера Холесса или Дайона, к примеру.

Я тяжко вздохнула. Некоторые вещи никогда не меняются.

Варден несчастно скривил рот и замотал головой.

— Что вы, волки злые и склочные. К тому же всегда ходят на вторых местах.

— А ты хочешь непременно на первых? — рассмеялся Микаш. — Ладно, замолвлю за тебя словечко перед маршалом. Только будь верным!

Он трижды стукнул кулаком в грудь. Варден повторил его жест — армейское приветствие. Беркут ударил копытом об мостовую, высекая искры, то ли из ревности, то ли от нетерпения. Микаш забрал поводья Лютика и подвёл его ко мне.

— Ты ещё слаб для прогулок. Вдруг рана откроется? — забеспокоилась я.

— Мы будем очень осторожно. Варден! — они на пару с оруженосцем округлили глаза и хором попросили: — Светла госпожа, ну пожалуйста!

Я воздохнула. Конечно, он зачах в четырёх стенах. Да и как я могла отказать, когда он смотрел на меня так?

— И кто после этого из кого верёвки вьёт?

Микаш счастливо улыбнулся. Мы забрались в сёдла и направились к городским воротам. За стеной лошади потрусили лёгкой рысью. Гулко и бодро стучали подковы по выбитой дороге. Прохладный осенний ветер играл в волосах. Солнце торопилось разогнать утренний туман.

Микаш хорошо держался, легко управляя Беркутом только ногами, а здоровой рукой не давал поводу соскользнуть с шеи. Кони горячились, прибавляли ходу, азарт гнал вперёд, заставляя забыть о здравом смысле.

— Хей-хей! — воскликнул Микаш, и Беркут перешёл на галоп, подкидывая вверх задние ноги.

— Осторожно, рука! — взмолилась я.

Микаша мотало над конской спиной.

— Тише, малыш, — донёсся шёпот. — Принцессочка волнуется? Не будем её пугать!

Беркут сбавил темп, галопируя настолько плавно и размеренно, что Микаш, казалось, слился с ним в единое целое. Они летели над землёй. И я летела рядом.