Пророк

— Хочешь жить? Тогда доверься мне, поверь в первый и единственный раз в жизни! — попросил молодой, полный сил голос. Ласкающий слух родной говор, в котором слышался звон клинков и гул ветра.

Гэвин поверил, ведь верить хотелось больше всего.

Сапог вместе с рыбиной отпустили ногу. Гэвин снова взмыл в воздух, только теперь вокруг была темень.

Трещало пламя, пахло терпкими целебными травами, шкуры кололи затёкшее тело. Гэвин открыл глаза. Навалилась слабость пополам с раздирающей голову болью. Болезнь никуда не ушла, полёт был лишь грёзой, а смерть так и не облегчила страдания.

— Где я? Кто здесь?

Горел костёр посреди тёмного пещерного зала. В жарких отсветах показалась затянутая в холщовый балахон фигура, на лице круглая белая маска, перечёркнутая тремя красными царапинами. Аура как у Сумеречника, похожая на его собственную. Человек или зеркальный демон, ворующий обличья?

— Это храм Куала Джутти? — снова спросил Гэвин.

Незнакомец повернул голову из стороны в сторону, словно осматриваясь.

— Если ты так хочешь, — ответил он так же по-родному звонко.

— Ты его настоятель? Ну, главный?

— Главнее некуда, — горько усмехнулся тот.

— Как твоё имя?

— Как назовёшь. Лучше выпей, — он поднёс к губам Гэвина глиняную чашку.

В горло полился горячий солоноватый напиток.

— Это что? — Гэвин попытался сплюнуть. — Людская кровь?!

— Нет, тише. Это кровь лучшего ягнёнка, принесённого в жертву на алтаре Небесного Повелителя чистой девой, — терпеливо объяснял незнакомец. — Пей, оно восстановит силы.

Жаль, что маска скрывала эмоции, и ориентироваться можно было только по голосу.

— Верь мне, я же говорил, когда тащил тебя с того берега.

— Так то была Сумеречная река мёртвых?! — пришло озарение.

— Ты оставил в ней сапог. И боюсь, всегда будешь стоять в ней одной ногой, видеть и тот мир, и этот — гораздо больше, чем простые смертные. А в остальном я тебя вылечу, ты ведь за этим пришёл?

Гэвин судорожно припоминал все казавшиеся бредом сказки.

— Какую плату ты возьмёшь?

— Плату, хм… — незнакомец задумался. — Кажется, пройдошливый проводник оставил тебе только щербатую медьку в кармане. Отдай её мне, и будем квиты.

— Всего лишь медьку за спасение жизни? Ваши подарки всегда не то, чем кажутся. Ты меня не проведёшь!

— Узнаю этот нрав! — хохотнул незнакомец. — Один из твоих предков одарил меня так, как никто из смертных не должен был. Целой вечности мне недостанет, чтобы оплатить ему долг. Поэтому щербатая медька — всё, что я могу с тебя взять. К тому же твоя жизнь с появления на свет — служение мне. Помнишь три священных гейса твоего рода?

— Ещё бы! Не кусать себя за хвост, не показывать свои крылья, никому и никогда не называть имя потомков Безликого. В нас вколачивают их розгами. В детстве они казались мне такой глупостью. Нету у нас ни хвоста, ни крыльев, а имя мы всё равно вынуждены называть каждый раз…

Незнакомец приложил палец к его губам, длинный, аристократичный и жёсткий от постоянных тренировок с мечом.

— Лучше соври, предай, но не называй его никогда, иначе весь мир пойдёт прахом. — Он убрал палец и вытер его от крови, в которой были перемазаны губы Гэвина. — Ты же знаешь, что речь не о том хвосте и крыльях?

Он задумчиво кивнул. Дети всё воспринимают дословно, но он уже достаточно повзрослел, чтобы понимать иносказания. И всё равно эти игры раздражали до одури.

— Я пришёл за волшебным цветком. Он должен излечить меня от болезни дара, иначе все твои труды окажутся напрасными.

— Этот цветок? — на ладони незнакомца вспыхнула большая синяя роза, с красотой которой не сравнился бы ни один цветок в мире. Гэвин протянулся за ней, но незнакомец щёлкнул пальцами, и она растаяла, как морок. — Речь не об этом цветке. Да и болезнь твоя вовсе не болезнь на самом деле. Тебя терзает противоречие: хочется верить, но не получается. Ты всё время поднимаешься в гору, но никак не можешь перевалить через хребет, вырваться из порочного круга. А дар всё растёт, распирает неготовое поверить тело невидимыми крыльями, разрывая его на куски. Я не смогу заставить тебя поверить: перевалить, вырваться и взрастить свой цветок должен ты сам. Я лишь смогу приковать твой дух к телу сакральными печатями, пока ты не сломаешь их, приняв до конца себя, свою роль, свой дар и свой род до самого первого легендарного предка. А до тех пор боль не уйдёт. Среди людей ты всегда будешь чувствовать себя чужим, понимать по-другому и не мочь объяснить, служить… не мне и даже не людям, а высшему миропорядку. До предсмертного вдоха, пока не будет сломлена последняя печать.

— Это такая плата?! — ужаснулся Гэвин.

— Это не плата. Я ничего ни от кого не требую, а лишь объявляю правила.

Незнакомец аккуратно перевернул его на бок и убрал с его спины меховую одежду.

— Выдохни и сожми это зубами, — он вручил Гэвину палку. — Я выправлю тебе крылья — будет очень больно.