Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)

Иннин видела, как скрестились их взгляды, и на лице Даран отразилось что-то, смутно похожее на изумление. Она никак не ожидала опасности с этой стороны — вот что поняла Иннин. Упустила. Недосмотрела. Проглядела самого опасного врага. Ошиблась, и очень сильно.

После этого Онхонто вышел из Храма, даже не оглянувшись на свою свиту.

Иннин осталась было в Храме, но потом, вспомнив, что она уже больше не жрица и не обязана этого делать, бросилась вслед за ним.

Она нагнала его на полпути к главному павильону.

Онхонто остановился и поглядел на неё взглядом, в котором было мало что от прежнего кроткого, смиренного супруга Богини, смягчающего её ярость, и гораздо больше от самой Богини — решительной и несгибаемой.

Перемена эта казалась совершенно невероятной и в то же время вполне естественной.

— Не знаю, что скажет Хайнэ, увидев вас таким, — вырвалось у Иннин.

Глаза Онхонто, утратившие прежний изумрудно-лучистый оттенок и сейчас казавшиеся почти чёрными, вдруг странно сверкнули.

— А он не увидит меня таким, — ровно проговорил он и закрыл глаза.

Когда он открыл их снова, это был прежний Онхонто.

— Я знаю, что у меня есть два варианта, — сказал он тихо. — Я могу оставить всё, как есть, послушно следуя своей роли, а могу измениться и изменить здесь всё. И второй вариант даже проще для меня. Но… я не выберу ни один из них.

«Вот как должна решаться проблема мучительного выбора, замкнутого круга, — промелькнуло в голове у Иннин, хотя она и не знала, что именно он имеет в виду. — А не так, как решала я, когда металась от одного исхода к другому…»

Онхонто сказал ей, что напишет короткий ответ для Хайнэ, и она осталась ждать письма в коридоре.

Он же вошёл в свои покои и остановился посередине комнаты.

Таик лежала в постели спиной к нему, но не спала.

— Где вы были? — спросила она хриплым, равнодушным голосом.

Он не ответил.

А она, не чувствуя в себе силы даже злиться на него, ощущала одно лишь бессилие, бесплодие, пустоту…

— Отобрав у меня мою ненависть, вы отобрали у меня всё, — проговорила она с горечью. — Кем вы меня сделали? Прежде я была демоном, а теперь стала коконом. Пустой оболочкой без содержания… И вы считаете, что этим я больше приблизилась к Богине, Милосердному, или в кого вы там верите? Все говорят, что я убийца, но убийца — это вы. Это ваши руки в чужой крови, хоть её и не видно глазу. Вы приносите одно лишь несчастье. О, теперь я разгадала ваш секрет. Люди думают, что вы Любовь, но вы — это Смерть. Я могла бы открыть эту тайну моему народу и этим благословить его… Но кто мне поверит, ведь меня считают рехнувшейся? По поводу того рассказа, который вы прочитали мне. Я поняла его символическое значение. Муж Богини был Смертью, Прекрасной Смертью, как вы. И поэтому он был главным её помощником, потому что без страха перед смертью нет веры в богов, и одновременно самым сильным противником, ведь открыв этот секрет, что смерть добра и прекрасна, а вовсе не страшна, люди прогнали бы всех своих богов и поклонились одной лишь ей. Это был рассказ о борьбе Смерти и Жизни, а вовсе не Ярости и Милосердия. Что вы молчите? Вы думаете, что это бред сумасшедшей?

Онхонто подошёл к ней ближе.

— Нет, я думаю, что вы правы, — сказал он. — Я действительно приношу несчастье, и мои руки действительно в крови.

Тогда Таик повернулась к нему, и увидела, что вся его светлая одежда запятнана багровыми пятнами.

И из груди её вырвался хриплый крик.

***

В тот день Иннин вернулась в дом лишь поздно ночью, сполна почувствовав, что значит быть старшей дочерью и распоряжаться всем — все члены семьи Фурасаку, включая Ниту и госпожу Келену, были слишком убиты горем, чтобы думать о чём-то ещё.

Иннин взяла организацию церемоний на себя; никто не спросил её о том, почему она действует не как жрица, а как светское лицо.

Даран смотрела на неё тусклым, цепким взглядом.

«Из тебя получится хорошая глава семьи Санья», — обмолвилась она, проходя мимо.

Иннин не знала, воспринимать это как комплимент или как презрительную насмешку.

Но ощущение её не радовало.

Добравшись до постели, она рухнула в неё, и какое-то время прислушивалась к тому, что происходило внутри неё — к шевелениям и толчкам маленького существа, которому пришлось пережить в этот день, вместе с самой Иннин, целых два потрясения.

Иннин не желала вспоминать о втором из них.

Закрыв глаза, он вернулась в памяти к первому — невидимые цветы, увившие стены и двери лавки, нежданный поединок, светло-фиолетовые глаза… Само лицо волшебницы никак не желало воскресать в памяти, расплываясь, как отражение в воде после того, как в него бросили камень — были лишь эти глаза, странные, глубокие, будто бы не мигающие, и белый цвет — белые волосы, белая накидка, белоснежный снег, словно бы окутавший незримую фигуру тонкой вуалью.

Странное чувство пронзило Иннин, такое, какого она никогда ещё не испытывала — смесь тоски, счастья и ожидания. Или, может быть, испытывала, но в далёком детстве, когда предавалась мечтам о дворце и своём пути жрицы… Слабый отблеск этого чувства  также посещал её в самом начале отношений с Хатори.