Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)

Дотронувшись до руки Хайнэ, лежавшей поверх одеял, Иннин чуть было не отдёрнула пальцы — таким горячим, почти обжигающим был брат. Поколебавшись, она раскидала в стороны многочисленные покрывала и, нависнув над Хайнэ, потянула в разные стороны полы его длинного шёлкового халата. Белоснежная ткань разошлась, открывая взгляду ещё более светлую кожу бёдер, испещрённую пятнами разных оттенков розового и багрового цветов.

Как будто кто-то пролил на чистый лист рисовой бумаги красноватый сок агуалы.

Значит, это правда.

Иннин хотела укрыть брата обратно, но в этот момент он, открыв глаза,  посмотрел на неё мутным взглядом, и она так и застыла с покрывалом в руках.

За двенадцать лет жизни и брат, и сестра ни разу не проявляли заботу друг о друге, и сделать, точнее, показать это теперь было сложно, почти невыносимо.

Пересилив себя, Иннин грубоватым движением прикрыла брата тканью и застыла, напряжённая, как стрела. Взгляд Хайнэ заскользил по подвешенным над кроватью светильникам.

«Пересчитывает», — поняла Иннин, невольно похолодев.

Каково это — проснуться и обнаружить, что над тобой уже почти что проводят похоронный ритуал?

— Я… пришла попрощаться, — внезапно вырывалось у неё. — Мама увезёт тебя обратно в Арне, а я останусь здесь. Ты ведь всё равно не хочешь, чтобы я ехала с тобой, так?

Хайнэ ничего не ответил.

Иннин вдруг показалось, что изменения в его внешности происходят прямо у неё на глазах: скулы заостряются, щёки бледнеют, глаза западают.

В голове пронеслось: он был таким красивым. Иннин частенько дразнила его этой красотой, но в глубине души гордилась тем, что её брата захотят себе в мужья самые знатные девушки столицы.

И что теперь?

Если слова жрицы — правда, то даже если Хайнэ не умрёт…

 — Я стану жрицей и вылечу тебя. — Иннин сама не ожидала от себя этих слов, но она произнесла их, и её вдруг охватило невозможное облегчение, такое сильное, что из глаз чуть было не хлынули слёзы. — Да, да. Они говорят, что ничего не могут сделать, но я смогу.

Взгляд Хайнэ оставался всё таким же — мутноватым, но осмысленным, и совершенно лишённым каких-либо тёплых эмоций. Иннин даже почудилось в этом взгляде презрение.

— Ты что же, думаешь, что это отговорка? — дрожа, произнесла она. — Чтобы успокоить свою совесть?

Хайнэ, по-прежнему ничего не отвечая, зашевелился. Когда он переворачивался на бок, широкий рукав его халата задрался, и Иннин увидела, что всё его предплечье густо усыпано такими же пятнами, что и бёдра. Вздрогнув, она соскочила с кровати и бросилась к дверям.

Лишь в коридоре она упокоилась и побрела вперёд, как во сне.

Толкнув первые попавшиеся двери, Иннин зашла в какую-то залу, чтобы побыть в одиночестве, не видеть никого, и чтобы никто не смог увидеть её.

Она остановилась посреди комнаты, уставилась невидящим взглядом в пол.

«Как же моя мечта? — колотилось у неё в висках. — Мой путь? Испытания…»

На этот раз сдержаться не удалось — слёзы бессилия, отчаяния и обречённости хлынули по её щекам. Иннин подняла руки, чтобы вытереть их, и внезапно увидела сквозь пелену, застлавшую глаза, что-то яркое, сверкнувшее, словно пламя факела.

Она замерла в той позе, в которой была, точно обращённая на месте в камень.

Он. Рыжеволосый Хатори.

Как она только могла его не заметить.

Иннин попыталась было продумать варианты отступления — незаметно вытереть лицо, быстро развернуться и уйти, но в ней как будто вдруг что-то надломилось, и из глаз хлынул новый поток слёз.

Эта неспособность совладать с собственным телом вызывала в ней глубочайшую растерянность, и она замерла на месте, больше не пытаясь ничего сделать, только широко распахнув глаза, из которых продолжали литься слёзы, уже как будто сами по себе.

— Что ты на меня смотришь? — наконец, проговорила Иннин.

Из-за слёз, стоявших в глазах, она не видела лица мальчишки — только смутный силуэт и пламя, яркое пламя волос, но знала, что он стоит на месте и не отрывает от неё взгляда.

Смотрит, как она плачет.

Она, которая в течение нескольких последних лет не показывала слёз никому, даже матери. Не плакала вообще…

— Я плачу… — каждое слово давалось с большим трудом. — Я плачу, потому что мой брат умирает, а меня гораздо больше волнует, что из-за этого я не смогу попасть во дворец и стать жрицей. Вот поэтому.

Проговорив это, Иннин потеряла последние остатки сил и рухнула на колени.

Слава Великой Богине, мальчишка не стал подходить к ней, утешать, что-то говорить — Иннин была безмерно ему за это благодарна.

А, впрочем, он же был немой…

Так или иначе, но поток слёз в конце концов иссяк.

Выплакавшись — впервые за несколько лет — Иннин почувствовала себя лучше и поднялась на ноги. Сил как будто прибавилось, отчаяние тоже куда-то ушло, хотя ситуация и трудный выбор, который ей предстоял, оставались всё теми же.

Она взглянула на Хатори прямо и решительно, взглядом, которым говорила: «Да, я плакала перед тобой, ну и что?»

Тот смотрел на неё как-то странно, но интуиция подсказала Иннин, что дело не в пролитых ею слезах.

Тогда в чём?