Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Известны факты, свидетельствующие о том, что Гагарин не сумел вообще отринуть и свои чувства к родине. В середине пятидесятых годов он хотел вернуться в Россию (правда, не без намерения проповедовать здесь католицизм), но ему это не было разрешено правительством. До нас дошел любопытный рассказ русской паломницы, присутствовавшей в 1859 году на пасхальных торжествах в Иерусалиме. Описывая православные празднества, она отметила, что на них "смотрели с любопытством католические монахи и иезуиты, между которыми находился и наш русский князь Гагарин, 18 лет тому назад перешедший в латинскую церковь... Я нечаянно взглянула на князя Гагарина - вижу: у него градом текут слезы и радостию сияет лицо... Не есть ли это поздний плод раскаяния?.. Где же он - представитель искреннего своего Убеждения?.. На возвышении кафедры со словом поборничества за права папы, или здесь - в толпе народа, со слезами на глазах как с невольною данью родному чувству..."

Надо думать, именно "родное чувство" побудило Гагарина хранить бесценные рукописи Тютчева и подготовить (в 1862 году) за границей двухтомное издание сочинений Чаадаева, которого ранее он обвинил в "отсталости". При этом важно отметить, что знакомство Гагарина с основными сочинениями Чаадаева, по всей вероятности, еще более развеяло его представление о близости взглядов великого русского мыслителя к его, гагаринской, позиции. Нетрудно представить себе, например, как был смущен или даже возмущен католик Гагарин, прочитав следующее рассуждение Чаадаева: "России выпала величественная задача осуществить раньше всех других стран все обетования христианства, ибо христианство осталось в ней (в отличие от Европы. - В.К.) не затронутым людскими страстями и интересами..."

Впрочем, кто знает? Может быть, оказавшись в центре клубка иезуитских "страстей и интересов", Гагарин начал сомневаться в своем выборе? Но это было уже его личным делом. Так или иначе Гагарин не вынес испытания, "искушения" Европой.

Иван Аксаков писал: "Самое двадцатидвухлетнее пребывание Тютчева в Западной Европе позволяло предполагать, что из него выйдет не только "европеец", но и "европеист", т.е. приверженец и проповедник теорий европеизма - иначе поглощения русской народности западною, "общечеловеческою" цивилизацией. Если вообразить всю обстановку Тютчева во время его житья за границей, то, кажется, судьба как бы умышленно подвергала его испытанию...

Невольно недоумеваешь, каким чудом, при известных нам внешних условиях его судьбы, не только не угасло в нем русское чувство, а разгорелось в широкий упорный пламень... Тютчев положительно пламенел любовью к России; как ни высокопарно кажется это выражение, но оно верно..."

В словах Аксакова много правды, но не вся правда. Сам Тютчев - о чем уже говорилось - думал иначе и гораздо истиннее. Он писал, что мы сплошь и рядом подменяем понятие "Цивилизация" понятием "Европа". В Западной Европе общий уровень развития цивилизации был в начале XIX века значительно выше, чем в России, и в этом все дело. Гагарин же целиком и полностью отождествил "Европу" и "цивилизацию" и видел единственное "спасение" в том, чтобы заменить все русское европейским, начиная с церкви и религии, которые в то время еще объединяли наибольшее число людей как в России, так и па Западе.

Неточность представлений Ивана Аксакова особенно ясно выступает в дальнейшем его рассуждении. Он писал о Тютчеве:

"Что же выработал за границей его ум, так долго и одиноко (имеется в виду оторванность от русских людей. -В.К.) созревавший в германской среде? Явится ли он "отсталым" для России, но передовым представителем европейской мысли? Какое последнее слово западного просвещения принесет с собою?

Он и действительно явился представителем европейского просвещения. Но велико же было удивление русского общества... когда оказалось, что результатом этого просвещения, так полно усвоенного Тютчевым, было не только утверждение в нем естественной любви к своему отечеству, но и высшее разумное ее оправдание; не только верование в великое политическое будущее России, но и убеждение в высшем мировом признании русского народа и вообще духовных стихий русской народности".

Тут та же неточность: Тютчев явился представителем не специфически "европейского", но истинно всемирного "просвещения", которое в тот исторический момент достигло наибольшей высоты и размаха в русле германской мысли. Вспомним, что Гете, Шеллинг и Гегель с этой высоты предугадывали великое грядущее России, ее духовный и культурный расцвет. И тютчевское "убеждение в высшем мировом призвании русского народа" (речь шла, разумеется, не о некоем "превосходстве" русских над другими народами, но об их равноправном участии в высшем духовном развитии мира) могло и должно было сложиться на почве всемирной, а не замкнуто, самодовлеюще русской, или же европейской - точек зрения.