Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Словом, важна не "мысль", а захватывающее и полное глубокого драматизма напряжение духа. Но это относится и к тем стихотворениям, которые содержат очень весомую, способную поражать своей собственной силой идею- "Видение", "Как океан объемлет шар земной...", "Цицерон", "О чем ты воешь, ветр ночной...", "Тени сизые смесились...", "Весна", "Колумб" и др.

Ценность этих стихотворений опять-таки отнюдь не в "мысли" самой по себе, а в безграничном, вселенском размахе духа. Высота и сила самой мысли в этих стихотворениях нужны, даже необходимы для воплощения духовного размаха. Но суть все же не в выражении яркой мысли, а, если угодно, в создании образа великого - всесильного и бесстрашного - человека-мыслителя.

Мысль как таковую мы воспринимаем в качестве определенного "предмета", которым мы можем восхищаться - но "со стороны"; между тем, воспринимая стихи Тютчева, мы сливаемся с их творческим субъектом, мы словно сами становимся высокими и могучими мыслителями, способными всем существом воспринять, что

Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,

И в оный час явлений и чудес

Живая колесница мирозданья

Открыто катится в святилище небес...

Образ человека-мыслителя, воплощенный в поэзии Тютчева, поистине всемогущ; его дух свободно обнимает беспредельность пространства Вселенной и всю глубину времени. И при всем том тютчевское творчество не перестает быть подлинной лирикой - даже глубоко "интимной" лирикой, обращенной к сокровенной душевной жизни каждого человека. Это прямо и открыто выразилось в одном из ключевых стихотворений поэта - "Весна", завершающемся призывом к каждому, любому человеку (и в том числе, конечно, к самому себе):

Игра и жертва жизни частной!

Приди ж, отвергни чувств обман

И ринься, бодрый, самовластный,

В сей животворный океан!

Приди, струей его эфирной

Омой страдальческую грудь

И жизни божеско-всемирной

Хотя на миг причастен будь!

Мы говорим теперь только о тютчевской поэзии конца двадцатых-тридцатых годов, ибо в сороковые годы Тютчев почти перестает писать стихи, а в пятидесятых является уже по сути дела как иной, новый поэт.

В 1828-1839 годах Тютчев создал около семидесяти своих высших творений, большинство из которых принадлежит к ценнейшим образцам не только русской, но и мировой поэзии. За немногими исключениями стихи эти были написаны в Германии, и их связь с поэтической и философской культурой этой страны несомненна.

Но - о чем уже не раз говорилось - совершенно неверно истолковывать это как некую присущую именно Тютчеву "германскую ориентацию". Иван Киреевский, а позднее и сам Пушкин видели в "дружбе с поэзией германской" удел целого поколения русской поэзии, своеобразную стадию, эпоху ее развития. Дело шло о том, что накануне величайшего расцвета русской литературы (и культуры в целом) центр, средоточие общечеловеческого духовного творчества находилось именно в Германии. И, вполне естественно, русская культура должна была опереться на германское духовное творчество. Очень характерно, например, что юный Гоголь, учась в конце 1820-х годов в Нежинском лицее, прямо-таки бредил Германией (первое его произведение "Ганц Кюхельгартен" - говорит само за себя) и, поселившись в январе 1829 года в Петербурге, при первой же возможности (в июле того же года) на несколько недель вырвался не куда-нибудь, а в Германию.

Словом, поэзия Тютчева тридцатых годов, если ставить вопрос принципиально, была ориентирована на Германию в такой же степени, как и русская культура того времени вообще. Разумеется, в ряде стихотворений (их примерно полтора десятка) поэт воплотил свои непосредственно германские и, шире, европейские впечатления. Это очевидно, например, в таких его вещах, как "Утро в горах", "Снежные горы", "Альпы", "Над виноградными холмами...", "Я лютеран люблю богослуженье...", "И гроб опущен уж в могилу...", "Там, где горы, убегая...", "Я помню время золотое...", "1 декабря 1837", "Итальянская villa", "Давно ль, давно ль, о Юг блаженный..." и др.

Но, как говорил Гоголь, "поэт может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир". Так, скажем, в стихотворении "И гроб опущен уж в могилу..." воплощено, без сомнения, характерно русское восприятие чеканно и благообразно оформленного западного быта, восприятие, впоследствии не раз выразившееся в творчестве Толстого, Достоевского, Лескова:

И над могилою раскрытой,

В возглавии, где гроб стоит,

Ученый пастор сановитый

Речь погребальную гласит.

Вещает бренность человечью,

Грехопаденье, кровь Христа...

И умною, пристойной речью

Толпа различно занята...

Это, пожалуй, мог написать именно и только русский поэт, который позднее скажет в одной из своих статей: "Мы знаем фетишизм людей Запада относительно всякой формы... Этот фетишизм - как бы последнее религиозное верование Запада"...