Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

В своем неотправленном письме к графу Нессельроде от 21 ноября 1836 года Пушкин сказал о "дипломе" (он назван "анонимным письмом") следующее: "По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата". Это характеристика барона Геккерна, но она полностью применима к графу Брунову, который родился и до двадцати одного года жил в Германии.

Конечно, вопрос о роли Брунова нуждается в специальном исследовании, но по меньшей мере странно, что в течение долгого времени никто не занялся таким исследованием.

Предложенное выше истолкование событий 4 ноября 1836 года - 27 января 1837 года, разумеется, можно оспаривать. Но, как представляется, невозможно спорить с тем, что гибель поэта имела не только "семейную", но и непосредственно историческую подоплеку, хотя в большинстве новейших сочинений это, в сущности, игнорируется.

Из приведенных выше свидетельств В.А.Соллогуба, Е.Н.Вревской, самого Николая I, а также письма Пушкина к Канкрину, намеков в сочинениях П.А.Вяземского и т.д. с достаточной ясностью следует, что суть дела заключалась в коллизии Поэт-царь, исходным пунктом которой явился "диплом", к тому же упавший на почву пушкинских "подозрений".

Сам же "диплом" был составлен опять-таки не ради личных интересов кого-либо, а с целью рассорить Поэта с императором, ибо имели место обоснованные опасения, что Пушкин может обрести существеннейшее воздействие на его политику. Это, разумеется, отнюдь не означает, что в салоне Нессельроде была запланирована состоявшаяся 27 января дуэль; но именно "диплом" явился "пусковым механизмом" тех мучительных переживаний и событий, которые в конечном счете привели к этой дуэли.

Наконец, свидетельства императора Александра II, П.П.Вяземского и впоследствии - опиравшегося на семейные предания Г.В.Чичерина, а также резкое письмо Пушкина к Нессельроде (совершенно безосновательно публикуемое как письмо к Бенкендорфу) недвусмысленно говорят о том, что "диплом" исходил из салона Нессельроде, а салон этот тогда - во второй половине 1830-х годов - был, по определению М.А.Корфа, "неоспоримо первый в С.-Петербурге" и играл очень весомую политическую роль. И едва ли уместно видеть в фабрикации "диплома" сведение каких-либо личных счетов. Дело шло о борьбе на исторической сцене, и гибель Пушкина - подлинно историческая трагедия. Напомню его строки:

На большой мне, знать, дороге

Умереть Господь судил...

Нельзя отрицать, что историческая трагедия имела вид семейной, и именно так воспринимало и продолжает воспринимать ее преобладающее большинство людей. Но под треугольником Наталья Николаевна - Пушкин Дантес (вкупе с его так называемым "отцом") скрывается (если взять ту же геометрическую фигуру) совсем иной треугольник: Николай I - Пушкин влиятельнейший политический салон Нессельроде (и в конечном счете сам министр). И гибель Поэта в этой коллизии была в полном смысле слова исторической трагедией...

* * *

Необходимо сказать о еще одной стороне дела, которая при верном ее освещении даст дополнительные аргументы в пользу изложенного представления о происшедшем. Как известно, немало близких Поэту людей - Вяземские, Карамзины, Россеты и другие достаточно резко осуждали его поведение накануне дуэли, ибо полагали, что оно обусловлено чрезмерной и к тому же не имевшей серьезных оснований ревностью к Дантесу.

И надо прямо сказать (хотя, конечно, многим трудно будет согласиться с моим утверждением), что эти люди были, со своей точки зрения, в той или иной мере правы... Поскольку им представлялось, что Поэтом движет прежде всего или даже исключительно ревность к Дантесу, их упреки понятны и по-своему справедливы...

Вечер 24 января - то есть уже после беседы с императором и всего за два дня до дуэли - Пушкин провел в доме женатого на дочери Карамзина Екатерине Николаевне князя П.И.Мещерского, где присутствовали тогда Вяземский, другая дочь историка - Софья и другие, в том числе и Дантес с женой. Софья Карамзина написала об этом вечере своему брату Андрею: "Пушкин скрежещет зубами и принимает свое выражение тигра... В общем все это очень странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных".

Примечательно, что Софья Николаевна сочла происходящее "очень странным", то есть не объясняемым известными ей фактами, как бы догадываясь, что имеет место не только пресловутая "ревность", хотя вообще-то окружающие в конечном счете сводили все к ней.

Еще более существенно, что на следующий день Поэт явно попытался убедить своих друзей в отсутствии этой самой ревности. 25 января вечером он был у Вяземских, и опять там присутствовали Дантес с женой... Правда, не было самого хозяина: он уехал на бал к Мятлевым, осуществляя, возможно, свое обещание "отвратить лицо" от Пушкиных. Но позднее и жена, и сын Вяземского вспоминали, что Поэт сказал им о Дантесе: "... с этим молодым человеком мои счеты кончены", то есть дело вовсе не в ревности к пошлому юнцу, а в чем-то ином...