Пророки

Первые минуты прошли в каких-то путаных раздумьях, после я написал первую фразу, а затем работа постепенно меня захватила, и я начал писать безудержно, так что приходилось время от времени останавливаться, потому что немела рука. В конце концов это даже становилось забавным и немножко смешным. "Прогноз" лился как из рога изобилия с массой незначительных деталей, которые хотелось обязательно зафиксировать, чтобы после посмеяться над всей теорией Кучеренко.

Долина, которую я увидел во сне, была покрыта высокой сочной травой, и только возле самого берега моря виднелась розовеющая в лучах заходящего солнца полоска песка. Мои босые ноги чувствовали уже выпавшую вечернюю росу и сырую мягкую землю под травой. Я приближался к берегу с щемящим чувством какого-то ожидания, чего-то очень ранящего, что должно вот-вот случиться. На мгновенье я залюбовался красивыми птицами, которые кружили над морем и которые тоже были розовыми. В спину дул прохладный ветер, а волны... Морские волны набегали широкими округлыми, валами, и теплая вода касалась моих ног. С каждой минутой чувство тоски и ожидания неизбежного усиливалось, и стало просто невыносимым, когда на горизонте, совсем уже красном от заката, появилась сначала черная точка, а чуть позже - синяя ладья с раскрытой пастью морского чудовища на носу. Две пары весел то опускались, то поднимались, и на плечах у черных гребцов блестели блики заката...

Она помахала мне рукой и, когда с легким шипением нос лодки врезался в песок, легко выскочила на берег.

"Ты меня давно ждешь?"

"Давно. Вечность. Через минуту будет ровно вечность..."

"Я не могла раньше, - голос у нее звучал, как старинный музыкальный инструмент, - не могла, потому что..."

"Я знаю. Я все знаю, и не говори больше ничего".

Черные гребцы упали на песок лицом вниз, обхватив кучерявые головы могучими руками.

"Год назад на Землю вернулся отец и привез приказ, чтобы мы..."

"Я это знаю. Еще до того, как твой отец покинул Землю, я уже знал, что он вернется с недоброй вестью. Иначе зачем его позвали бы обратно?"

"Они считают, что так вам будет лучше. Так тебе будет лучше..."

Мы опустились на траву напротив друг друга, и я залюбовался ее прекрасным лицом, ее падающими на плечи розовыми волосами, ее легкой розовой туникой, под которой поднималась и опускалась грудь и билось далекое сердце...

"Ты прекрасна".

Она положила мне руку на плечо, повернулась в профиль, и я увидел красные капли на ее длинных ресницах.

"Мой отец очень умный, и он не хочет никому зла. Как это называется по-земному?"

"Любовь, Я люблю тебя".

"Я не очень хорошо понимаю, что это такое. Но, наверное, это для вас очень важно".

"Если ты не понимаешь, тогда почему ты плачешь?"

"Не знаю, - она горько улыбнулась в темноту, - мне очень тяжело. Я чувствую, как тебе тяжело..."

"Значит, и ты любишь меня..."

Голова ее поникла, а руки, едва заметные в темноте, нежно гладили траву.

"Мне пора. Отец меня ждет. Он и так нарушил приказ, когда разрешил мне тебя увидеть еще раз".

"Можно, я тебя поцелую?"

"Что ты! - Она прикрыла губы рукой. - Ты ведь знаешь, тогда мы умрем, ты и я!"

"Я хочу этого!"

"Нет, - она вскочила на ноги. - Нет! Нет! Нет!"

Она убегала к ладье, повторяя "нет", и гребцы впрыгнули в лодку, схватили ее за руки и втащили туда, а я, окаменев, слышал только умирающее в морском шуме "нет"... И еще до меня донеслось: "Я вернусь! Когда-нибудь я обязательно вернусь!"

Проходили годы, десятилетия, столетия, а я все бродил по этому берегу, слушая морской прибой, наблюдая, как камнем в слепящую голубизну падали белоснежные птицы и как они повторяли "нет"...

Но я ей поверил. Я буду ждать ее тысячелетия, пока не погаснет Солнце.

- Пора за работу. Уже воскресенье, и через три часа мы тронемся в обратный путь.

Я открыл глаза и уставился на электрический фонарик, который стоял на выступе серой стены.

- Почему "нет"?

Кучеренко рассмеялся.

- Что-нибудь приснилось?

- Да. Что-то грустное и очаровательное. А тебе?

- Мне тоже.

Мы снова принялись за работу. Теперь я писал очень медленно, как-то выдавливая из себя слова и фразы, но, странное дело, они начали казаться мне весомыми и обоснованными, хотя я знал, что просто фантазирую. Мне показалось, что и Владимир писал медленнее, чем вчера. Он иногда откладывал тетрадь, закрывал глаза и сидел так минуту-другую... Работа явно не клеилась, в голове была какая-то тяжесть, тяжелая пустота, в которой изредка проплывали ленивые мысли.

- Все, - сказал я. - Дай мне пива и воблы.

Пока я пил пиво, Владимир вытащил из моего рюкзака два больших серых пакета и вложил в их свою и мою тетради. Тщательно заклеил пакеты липкой лентой, и один пакет передал мне.

- Мой прогноз бери ты, а я возьму твой. Вскроем вечером двенадцатого сентября.

Странно: когда в лабораторию вошел Валерий Степанович, я почему-то вздрогнул. Мне показалось, что и Кучеренко, всегда небрежный и расхлябанный, подтянулся и насторожился.

- Привет, детки, - это было его обычным приветствием, хотя мы никогда не называли его папашей, даже между собой.