Пророки и поэты

"Юлий Цезарь" - трагедия-предупреждение: предупреждение об опасности великих идей, даже таких, как категорический императив. Пойдя в услужение "единственной истине", Брут становится убийцей "во имя морали". Юлий Цезарь-жертва, положенная на алтарь незыблемого принципа, неукоснительного следования веры абсолютной справедливости. Даже мораль, становясь всесильной и всевластной, немедленно требует для поддержания авторитета пролития крови... Фанатизм - вот самое страшное в человеке, хочет сказать Шекспир в годину постигшего его сильного потрясения.

"Мера за меру", которой досталось столько гневных инвектив от "учителей человечества", содержит глубочайшую идею пагубности плодов несвоевременной свободы. Я подозреваю, что поборников равенства и свободы коробило не обилие прелюбодеяний и площадные шутки, а - "плоды просвещения":

Дитя бьет мамку. И идут вверх дном

Житейские приличья...

Даже за фарсовым комизмом Шекспир скрыл глубочайшую идею краха утопии свободы, приведшей к тотальному распутству. Дело не в сексуальной распущенности - дело в предвосхищении нас:

Как следует за пресыщеньем пост,

Так и за неумеренной свободой

Нас цепи ждут.

"Троил и Крессида" - драма о крахе идеалов и разочаровании в людях. Народ безрассуден, он ведет войну из-за пустяков. Это скопище обманщиков и обманутых, упрямых гордецов и злобных упрямцев.

Даже веселые комедии Барда - "праздник, но уже и конец праздника". После "Двенадцатой ночи" жизнерадостные настроения исчезли из произведений Шекспира. Мэтр прощался с юностью и входил в зрелость...

"Температура" пьес Шекспира с годами понижается. Регулятор

театральных часов все больше передвигается к retardo. Если сравнить

количество реального времени, охватываемого юношескими и зрелыми

комедиями Шекспира, то они будут соотноситься как краткие ночи лета и

долгие зимние вечера.

"ОТЕЛЛО"

"Отелло" в обычном восприятии не сливается с остальными

произведениями Шекспира. Читателю и театральному зрителю это

произведение - едва ли не самое знакомое. Эпохи, равнодушные к

Шекспиру, для этой трагедии готовы были сделать исключение. Она уже со

времен Гаррика стала излюбленным поприщем для актерских темпераментов,

она удерживалась в репертуаре при любом соседстве, уживалась с пьесами

романтической поры и с бюргерской камерной драмой, с драматургией

натуралистов. Казалось, что ни младший Дюма, ни Стриндберг, ни

Ведекинд не вредят этой трагедии Шекспира, а только поддерживают ее.

Она приобрела нейтральность, как если бы она была наименее зависима от

шекспировского гения и шекспировского стиля. Ее ценили просветители

Вольтер, Лессинг, ее ценили и романтики; после романтиков, когда

наступило в театре и в литературе время, неблагоприятное для Шекспира,

эта трагедия, как живое явление, сохранилась. Господствовала

бюргерская драма в различных ее видах и оттенках; театры и

шекспирологи, почти не задумываясь, отождествили "Отелло" Шекспира с

обыкновеннейшей повседневной драматургией поздних буржуазных

реалистов.

"Отелло" обычно относят к жанру моралите и рассматривают в ряду "простейших" драм Шекспира на бытовые темы. Даже проницательный Гервинус не почувствовал различия между трагедией Шекспира и второразрядной новеллой Джиральди Чинтио. К трагедии привело своеволие Дездемоны, без спросу ушедшей из дома синьора Брабанцио. Даже великий Брандес узрел здесь только трагедию семьи.

Это единственная из трагедий Шекспира, трактующая не о

государственных событиях, а представляющая собой семейную трагедию,

то, что позднее стали называть мещанской трагедией; но обработана она

совсем не в мещанском духе, а в самом грандиозном стиле.

Итак, "Отелло", несомненно, великое произведение, но оно не более

как монография. Это - произведение, не имеющее той широты, которая

свойственна вообще пьесам Шекспира, это - специальный этюд крайне

своеобразной страсти, роста подозрений у любовника с африканской

кровью и африканской натурой... в конечном выводе узкая тема,

делающаяся великой лишь благодаря величию обработки.

Аполлон Григорьев видел причину гибели Отелло в крушении идеала. Так же интерпретировал мавра и Достоевский: у Отелло - душа младенца, она не может существовать в страшном мире, она изначально обречена на гибель. В "Подростке" Аркадий рассказывает Ахмаковой:

Версилов раз говорил, что Отелло не для того убил Дездемону, а

потом убил себя, что ревновал, а потому, что у него отняли его идеал.

Даже у Гундольфа коллизия драмы - в столкновении мифологического черного героя с мелочностью и коварством повседневности, опасных, но невидимых с Олимпа. Никому из великих комментаторов XIX века не пришла в голову мысль, что драма написана Шекспиром в период акме - между "Гамлетом" и "Лиром" - "Макбетом", то есть наиболее философских его творений, и что невозможно себе представить, чтобы гений, принявшись за мировые проблемы, вдруг замкнулся в банальной семейной драме.

Да, корифеи снизили и упростили Мастера, не узрели в "Отелло" глубочайший теософский миф, стоящий в одном ряду с "Божественной Комедией" Данте, "Потерянным Раем" Мильтона, "Каином" Байрона и "Фаустом" Гете.