Пророки Возрождения

Язычник, дремлющий в нем, точно лава в жерле вулкана, внезапно проснулся при виде этой красоты, и горячая вспышка охватила его тринадцатилетний мозг. В углу сада, где работали скульпторы, находилась античная маска Фавна с разбитым ртом. Это лицо старого сатира, который, казалось, смеялся над ним и бросал ему вызов, притягивало его и злило. Он, никогда не прикасавшийся ни к молоту, ни к резцу, захотел скопировать эту статую. Он нашел кусок мрамора среди обломков, попросил необходимые инструменты у садовых рабочих и обтесал мрамор с точностью старого каменотеса. Лоренцо Великолепный, гуляя в этом месте вечером, увидел маленького скульптора за работой и, пораженный этим внезапным талантом, обещавшим вырасти в гения, побежал к отцу Буонарроти, объявив, что он хочет воспитывать ребенка у себя как приемного сына. Отец вначале отказывался, но в конце концов поддался на уговоры герцога. Вот тогда молодой Микеланджело в возрасте 13 лет, поселившись в герцогском дворце, сразу получил почетное место в доме и за столом самого образованного из Медичи и рос среди первых гуманистов, окруженный элитой мыслителей и художников того времени.

Не слепой случай и не счастливое совпадение действовали в этом столь известном эпизоде. То была словно сама рука Провидения в переплетенной ткани судеб. Все погребенное прошлое явилось, словно вспышка, в душе ребенка, в виде еще улыбавшихся развалин, Олимпийцев, населявших этот сад вблизи монастыря, где размышлял строгий и фанатичный Савонарола. Голова старого Фавна, которую маленький Микеланджело увлеченно копировал лихорадочным резцом, заставляла его смеяться и плакать в одно и то же время. Он смеялся от радости, что видит античных богов, и плакал оттого, что не может воссоздать их. Словно Сатир у Виктора Гюго, он желал подняться на Олимп, посмотреть в лицо Бессмертным и бросить им вызов, поднявшись до их величины. Прометеева искра воспламенила этого тринадцатилетнего мальчика. Слава властителю, который, распознав ее, извлек из нее пламя, способное заново осветить мир!

Юность Микеланджело была освещена скульптурным гением Греции, который он созерцал в статуях сада св. Марка. Его гений рос в платоновской атмосфере, которой молодой скульптор дышал благодаря завсегдатаям его покровителя Лоренцо Великолепного, гуманистам Марсилио Фичино, Бенивьени, Анджело Полициано. Под их счастливым влиянием его независимая и порывистая натура свободно развивалась. Его богатые способности раскрывались успешно и последовательно. Его первые скульптуры выдают языческий темперамент с эротической направленностью и достаточно выраженным натурализмом, что контрастирует с его последующими работами. На это указывают сами сюжеты: «Пьяный Вакх», «Спящий Амур», «Битва лапифов с кентаврами», «Деянира и кентавры». Здесь раскрывается чувственная любовь без всякой идеализации. Этот вкус к сладострастию был рано побежден высшими частями души Микеланджело, охваченной утонченными и чистыми идеями. Но все же что-то от этого всегда оставалось. Об этом свидетельствует его очень сладострастная «Леда», чья голова замирает на голове лебедя, прижимающегося к ней, – картина, купленная Франциском I, которую приказал сжечь от стыда герцог Орлеанский. Реакция на эту сторону его натуры, несомненно, вызвала в какой-то степени суровый аскетизм его зрелого возраста, его терзания в старости и черный пессимизм его сонетов. Но в юности он слишком наслаждался своей легкостью и своей силой, радостью борьбы и удовольствием превзойти всех соперников, чтобы предаваться меланхолии. Проповеди Савонаролы пробудили в нем одновременно патриотизм и религиозное чувство. Его трагическая судьба и мученичество повергли Микеланджело в ужас. Но эти страшные впечатления лишь позже претворились в его искусстве. Пророк еще не познал себя, а языческие боги полностью покорили на время юного титана скульптуры.