Прорвемся, опера!

— Здорово! — отец меня заметил. — Успели с тобой, ещё свежие, горячие.

— Только сегодня испекла, — похвасталась продавщица.

— Здрасьте, баба Маша, — по привычке ляпнул я.

И зря. Высокая женщина выпрямилась и громко захохотала, показывая золотой зуб во рту.

— Какая я тебе баба Маша, Павлик! — она продолжила смеяться. — Мне сорок два всего, а ты сразу — бабушка! Вот, бери, полторы тыщи всего. Тебе с картошкой, как всегда? А тебе не дам, — тётя Маша посмотрела на собаку. — Тебе нельзя горячее.

Пёс недоумевающе заскулил, поднял уши торчком и помахал хвостом, а тётя Маша сунула мне большой пирожок, перед этим ловко завернув его в газетку. Но даже через бумагу он сразу обжёг пальцы.

Я посмотрел на отца, уплетающего пирожок с ливером. Будто ничего и не случалось. Когда его не стало, мне очень сложно было в это поверить. Я всё знал, и всё равно казалось, что вот-вот услышу его кашель, сейчас раздастся стук в дверь рукой, он зайдёт в квартиру, погладит собаку, спросит новости, поговорит со мной, посидит немного, а потом опять уйдёт на работу. Так и не свыкся с этим, хотя умом понимал, что так больше уже никогда не будет.

Но вышло не так. Он снова стоит передо мной, именно таким, как я его запомнил, живым. И как будет дальше — зависит от меня, а я свой шанс не упущу.

— М-м-м, — отец тем временем уже доел пирожок. — Машка, дай ещё один. Целый день катаюсь, даже поесть некогда.

— Держи, Лёша, с капусточкой вот. Пеку помногу, с работы пришла — тесто уже стоит, — тётя Маша достала из благоухающей кастрюли ещё пирожок. — Зарплату-то не платят уже полгода, крутись как хочешь. Ленка хоть дома, помогает мне.

— А сын где? — спросил отец, откусывая чуть ли не половину за раз. — Ещё не вернулся?

— Да вот ждём, — женщина вздохнула и полезла в карман куртки. — Ждём со дня на день. Мир же там подписали, должен вернуться, другие уже приезжают. Смотри, у меня они какие. Отец-то ведь из ваших был, милиционер, красавец, близнецы в него пошли, не в меня. Как в журнале, смотри.

Эту полароидную фотку я видел десятки или даже сотни раз, когда тётя Маша, а потом уже баба Маша, каждую неделю после того случая ходила в милицию, а потом и полицию, прося, чтобы мы нашли её детей. Никак не могла смириться с их трагической смертью, которая произошла буквально в двух шагах от этого места…

Нет. Ещё не произошла, и я смогу на это повлиять. Фотку эту я знаю как облупленную, но теперь взял снимок и рассмотрел внимательно ещё раз. Симпатичные ребята улыбались, парень и девушка, очень похожие друг на друга, только парень высокий, а девушка — пониже. Светловолосые, у девушки длинные волосы, заплетённые в косу, пацан коротко пострижен, под машинку, но без модной тогда чёлки от полубокса.

Сфотографировались на фоне ёлки, надпись внизу пока ещё видно, 01.01.94 — это ещё до того, как парень отправился в армию весной. В конце года угодил в Чечню, прошёл её от штурма Грозного до самого вывода войск. Там выжил, а вот погибнет здесь, недалеко от этого самого места, от рук опасных обдолбанных отморозков вместе со своей сестрой, которую будет прикрывать до последнего…

Ещё ничего не случилось. И уже не случится. Я над этим поработаю.

— Красавцы они у тебя, — сказал отец, вытер пальцы и взял фото в руки. — Пацана куда пристроишь? На завод к себе?

— Не, я договорилась, чтобы в железнодорожный технарь его взяли, на первый курс. Занятия идут уже, но там он пропустит немного.

— А к нам не хочет? — спросил он. — Пацана-то я у тебя помню, боевитый, подойдёт.

— И я присмотрю за ним, — пообещал я. — И за ней тоже. Хорошо всё будет.

— Конечно, а что плохого-то теперь может случиться? — тётя Маша засмеялась и убрала фотку. — Торговли чего-то сегодня нет. Куда и девать всё… Может, кто ещё придёт?

— Стемнеет скоро, — я доел пирожок и опустил руку. Сан Саныч тут же её обнюхал. — А вам далеко идти.

— А меня никто по темноте не трогает. Во, главный клиент едет! Наконец-то!

Красный джип «Шевроле» ехал слишком быстро, пользуясь тем, что гаишников поблизости не было видно, а про засаду в паре улиц отсюда водитель не в курсе. Он проехал через лужу на перекрёстке, но сбавил скорость и притормозил рядом с отцовским москвичом.

— Какие люди, — проговорил отец, внимательно глядя на приехавших. — И с охраной.

Я потянулся было к пистолету, но вскоре понял, что это ложная тревога. Пока угрозы нет, и даже Артур, пахан зареченских, не такой отмороженный, чтобы нападать на подполковника РУОП в центре города, тем более собственноручно.

Водителя, мордатого бритоголового парня, я не знал, но вот пассажир, сидящий впереди, был мне смутно знаком. Чернявый мужик с залысинами, грузный, но высокий и крепкий, одетый в тесную для него кожанку, выбрался из машины и захлопнул дверь.

А в салоне, кроме водителя, осталось сидеть трое детей на заднем сиденье, двое смуглых и чернявых, лет десяти примерно, и один светловолосый, высокий и тощий, повзрослее, он ещё хмуро посмотрел на нас.

— Какие люди, — тоже сказал Артур, сильно растянув фразу, и развёл руки в стороны. Улыбка до ушей. — Подполковник Васильев лично и его сын кушают пирожки.