Прорыв

Знакомый голос. Сарджент обернулся и увидел Стена Хоусмена, старинного приятеля и однокашника; Стен считался лучшим специалистом по баллистическим экспертизам и консультировал полиции многих стран.

– Моя жена, – Сарджент дотронулся до рукава мисс Фаулз, даже не успев удивиться своим словам, и только сейчас заметил и объяснил себе легкое замешательство Хоусмена: Дайна стояла на сложенной вчетверо газете босиком.

– У нас уперли туфли, – пояснил Брюс.

Хоусмен выставил перед собой руки, будто отталкивал невидимого противника:

– Не спрашиваю… не спрашиваю… – Он не удержался, посмотрел на ноги мисс Фаулз и кивнул на второй этаж: – Я там видел магазин, работает круглосуточно, есть неплохие туфли…

Все трое рассмеялись. Объявили посадку. Брюс обнял Дайну и долго целовал. Хоусмен получил хорошее воспитание и сейчас пытливо вглядывался в застекленные стены.

Они направились к служебному проходу. Сарджент так и не расстался с револьвером, решив, что пройдет вместе с Хоусменом.

Молодой полицейский взглянул на удостоверение Хоусмена и даже не посмотрел на Сарджента: очевидно, что оживленно переговаривающиеся джентльмены из одной конторы.

Поднимаясь по трапу в самолет, Хоусмен взял Сарджента под руку:

– Насколько я разбираюсь, жен так не целуют…

Сарджент виновато улыбнулся и ощутил усталость, которая едва не валила с ног.

Майер не слишком печалился, что Сарджента упустили. Все равно упрямцу ничего не добиться. Жалок человек, бросивший вызов государству и его службам, – никаких шансов; Майер мысленно даже допускал возможность личной встречи с Брюсом, без свидетелей, чтобы предостеречь его, но существовала вероятность, в силу которой его действия могли быть истолкованы неправильно, и тогда получилось бы, что сам Майер бросает вызов государству, он-то знал: нет ничего глупее.

Рожи сыщиков ему смертельно надоели, и потом, отчего они так любят завираться: «Невиданный снегопад… отказали машины… дьявольская предусмотрительность Сарджента…» Нет чтобы признаться: упустили! И заткнуться. Майер не собирался никого наказывать, он почти не сомневался, что ситуацию с Сарджентом курируют еще какие-то неизвестные ему люди и так или иначе ничто, могущее нанести урон государству, не произойдет. Государство обезопасило себя не обилием спецслужб, а своей громоздкостью, необоримостью власти, которая у каждого рождает ощущение бессилия, бессмысленности сопротивления; такое же чувство должен испытывать человек, задумавший срыть горный хребет совком.

Майер молча наблюдал, как все шестеро стояли, прижавшись к стенам, не зная, что последует через секунду и как себя вести. Власть, размышлял Майер, сладкая штука. Он изучающе оценивал каждого, переводя взгляд с одного на другого, и пытался представить их ощущения. Майера боялись. Все знали: людям, которых он невзлюбил, не позавидуешь.

– Вот ты, Валаччи, – Майер ткнул пальцем в высокого мужчину в черном пальто с перебинтованной головой, – расскажи, как это случилось.

– Сэр… – Валаччи запахнул пальто, будто потянуло холодом.

– Подумать только… баба… железкой… – Майер усмехнулся: – Болит голова?

– Нет, сэр! – подобострастно выпалил Валаччи.

– Плохо! – Майер поморщился. – Если голова болит – это первый признак того, что она есть.

Валаччи побледнел еще больше. Никто не позволил себе даже подобия улыбки.

– Вот что, ребята, – Майер тяжело поднялся, – здесь нам больше делать нечего.

Генерал Томас Орэдж – сухощавый, розовощекий и совершенно седой – царил в своем кабинете. За его спиной матово блестела карта в блестящих океанах черного дерева. Орэдж только что говорил с Отделом специальных операций и его заверили: утечка исключена. Орэдж наслаждался: махина повинуется ему, и даже те, кто думает, что они в курсе всего, на деле ничего толком не знают; им показывают лишь фрагменты мозаичного панно, но видеть картину в целом им не дано, да и незачем.