Прорыв на Харбин

Военно-полицейский режим, установленный Квантунской армией в Маньчжурии, был копией с тех давних времен, когда побежденные обращались в рабство со всеми вытекающими отсюда последствиями. Естественна и реакция местного китайского населения — глухая ненависть к поработителям, которая вырвалась наружу в августе сорок пятого, как только японские вооруженные силы стали разваливаться под нашими ударами. Японский военный врач сетовал на допросе на «нехорошее» отношение китайцев к японцам (его, кстати сказать бросившего порученных ему раненых, схватили и передали советским бойцам китайские крестьяне). Врача спросили:

— Вы знали, что китайцам было запрещено есть рис под угрозой смертной казни?

— Нет, я не знал.

— Вы знали, что за мелкие нарушения оккупационного режима китайца не отдавали под суд, а отводили в полицейский участок, где затравливали специально обученными собаками?

Нет, и этого он не знал. Характерная деталь: на допросе военный врач не мог назвать премьер-министра и министра иностранных дел Японии, зато назвал всех особ императорской фамилии, даты их рождения, бракосочетания и т. д. «Мы, военные, не занимаемся политикой», — пояснил он.

Ненависть китайцев, особенно крестьян, в первую очередь обрушилась на японских колонистов, которые жили в сельской местности своими поселками и в распоряжение которых отошли лучшие земли. Это были своего рода военные поселения, каждый японец-колонист приписывался к ближайшей воинской части. У них имелись свои магазины, вход в которые китайцам был воспрещен под страхом немедленной, прямо на месте, расправы. Но, как говорится, знает кошка, чье мясо съела. И, когда японская армия стала поспешно отступать, колонисты бросили насиженные места и с женами, детьми, стариками и старухами пошли по дорогам, догоняя своих солдат. А навстречу этим толпам спешили толпы китайских крестьян, вооруженных дрекольем, косами и топорами. И мы, хотя и отлично понимали закономерность этой клокочущей ненависти к оккупантам, были вынуждены принять меры к охране безоружных беженцев.

Я несколько отвлекся от описания боевых действий, но, думаю, это отступление необходимо. Оно в какой-то степени характеризует обстановку в Маньчжурии и поясняет повсеместное ликование китайского населения, которое от мала до велика выходило нам навстречу с красными флагами и флажками на всем пути от границы до города Харбина, встречая и провожая воинские части тысячеголосым хором здравиц в честь освободителей…

Успешная ликвидация японских погранзастав позволила коменданту 112-го УРа полковнику Котову к пяти утра ввести в бой передовые отряды на всем почти 60-километровом фронте. Каждый отряд состоял из одного-двух пулеметных взводов (20–40 бойцов, 4–8 пулеметов), а всего было четыре таких отряда. Конечно, силы очень маленькие, но действовали они отважно и решительно. Один отряд, пройдя за деревню Сяочжань, преодолел противотанковый ров, оседлал перекресток дорог и завязал бей с японцами, занимавшими оборону в Цзомутайском узле сопротивления, два других перешли Китайский хребет, овладели горой Хэбэй-Шань, в непосредственной близости от Наньшаньского узла сопротивления. Когда генерал Максимов доложил мне об этом продвижении, о том, что успехи передовых отрядов создали предпосылки для атаки на японские укрепления, я даже переспросил его, не заблудились ли эти маленькие группы в горах, не приняли ли они желаемое за действительное. Да и не сразу решил, что делать дальше. Ведь задачу, поставленную перед всей группой войск Максимова, — овладеть приграничными высотами — выполнила и перевыполнила горстка храбрецов из передовых отрядов. Быть последовательным — значило выдвинуть на высоты главные силы 112-го и 6-го укрепрайонов и создать там прочную оборону для прикрытия нашей ударной группы. Так мы планировали, но…

— Противник в растерянности, — говорил мне по телефону генерал Максимов. Надо использовать это. Ворвемся в Мишаньский укрепрайон.

— А не сорветесь?

— Нет! Уверен! — ответил мне Александр Михайлович.

— Хорошо. Позвоню через час, — сказал я и положил трубку.

Нет, ситуация складывалась не из самых трудных, но подумать над ней стоило. И посоветоваться с подчиненными. Благо они рядом — и разведчик Шиошвили, и начальник оперативного отдела Турантаев. Склонились мы над картой Мишаньского укрепрайона — в глазах пестрит от множества дотов, дзотов, артиллерийских позиций, противотанковых рвов и проволочных заграждений. А на подступах к ним, растянутые на огромном фронте, с многокилометровыми промежутками, — скупые красные скобочки со стрелками. Это пять батальонов Максимова, их положение на сегодняшний день и час. Шутка ли сказать — по 15–16 км на батальон, на 400–500 бойцов!

— Что скажешь, Владимир Владимирович?

— Скажу, что надо прощупать мишаньское направление как следует. Не только передовыми взводами, — ответил полковник Турантаев.

— Все разведданные в нашу пользу, — подтвердил полковник Шиошвили. — Пока не видно, чтобы японцы перебрасывали в укрепрайон дополнительные силы.