Прорыв под Сталинградом

В каком положении находился Герлах в декабре 1949 года, показывает один документ, несколько десятков лет носивший пометку “совершенно секретно”. Это приказ об аресте, изложенный на двух страницах и датированный 6 декабря 1948 года. Он подписан 10 декабря военным прокурором полковником Газиным и заместителем начальника отдела МВД полковником Геращенко. Из текста приказа становится ясно, что на тот момент дознание, проводимое одним из офицеров в ходе разбирательства, а также подготовительная стадия судопроизводства были завершены. 17 декабря 1948 года, находясь под арестом, Герлах своей подписью заверяет, что принял к сведению решение советских властей. На документе пометка от руки – указ “зачитан осужденному Герлаху Генриху по-немецки переводчиком старшим лейтенантом Юдайсоном”. Судьба его после приговора, кажется, решена окончательно: 25 лет принудительных работ!

Процесс против Герлаха и других военнопленных, как доказывает приказ об аресте, ведется по схеме, использовавшейся во времена Большого террора 1930-х годов. О том, что обвиняемый получит 25 лет принудительных работ, судьи знали заранее, шансов подать апелляцию, разумеется, не было никаких. Бесправие одного человека – не исключение, распространявшееся только на немецких военнопленных; в Советском Союзе эпохи Сталина это была привычная практика: защитить себя от наветов и выиграть дело в суде граждане СССР не могли. В тюрьме МВД Герлах увидел, что даже те из обитателей Лунёва, кто находился на привилегированном положении, не застрахованы от произвола и террора. Узнав о судьбе барона Конрада фон Вангенхайма – кузена Густава фон Вангенхайма[289], который помогал Герлаху дельными советами во время работы над романом, – он теряет самообладание. Фон Вангенхайм, победитель Олимпийских игр 1936 года в конном троеборье, был приговорен к 25 годам. Значит, похожая участь ожидает и его. Тогда у Герлаха рождается план: сказать “да” и выжить! До сих пор он оставался верным себе и ни разу не переступал черту, однажды им обозначенную. Сталинград сделал из него противника Гитлера, но теперь ему открылись механизмы, которые пускали в ход Советы, дабы насадить в общественной практике идеал “нового человека”. Там, где коллективное начало ставится превыше всего, нет места индивидуализму, он служит помехой и в случае необходимости должен искореняться методами, имеющимися на вооружении государства. Герлах очень хорошо помнил выступления Иоганнеса Р. Бехера и описанные им в конце 1920-х годов принципы, которые надлежит исповедовать интеллектуалу, желающему присоединиться к коммунистическому движению: “Человеку умственного труда, переметнувшемуся на сторону пролетариата, придется спалить большую часть того, что заложено его буржуазным происхождением, прежде чем стать в один строй с рабочим классом”, – писал в то время Бехер. С оглядкой на человека творческого – и не только на него – он требовал: “Столь восхваляемая личность, свято- и высокопочитаемая «индивидуальность» должна умереть. Должна исчезнуть искусственная ее отделка, внутренняя и внешняя, все преувеличенное и парадоксальное, подверженное капризам и настроениям – все то, чем «личность» так гордится. Халатность гения, замысловатая безответственность. Только когда все это себя изживет, родится настоящая личность”[290]. В то время Герлах еще не знаком с исследованием Ханны Арендт, в котором она дает анализ советской системы и ссылается не только на так называемые “чистки”, которым подвергались и немецкие эмигранты Иоганнес Р. Бехер, Фридрих Вольф, Альфред Курелла, Густав фон Вангенхайм, Вилли Бредель, Эрих Вайнерт, Дьёрдь Лукач – со всеми ними Герлаху доводилось иметь дело. Арендт разъясняет, почему практике доноса в условиях “красного террора” отведена первостепенная роль: