Прорыв под Сталинградом

– Не поймите меня превратно, Дирк, – нерешительно произнес обер-лейтенант. – Я тоже не большой любитель говорить на подобные темы… Но вот есть у меня дома один крайсляйтер[13] – он не только крайсляйтер, он еще и ландрат[14], и владелец лесопилки. И вот все заказы, что поступают от района, “старый боец”[15] ландрат направляет “старому бойцу” хозяину лесопилки. И то, что он за свои заслуги перед отечеством считает себя вправе ставить цену выше, чем другие поставщики леса, что господин крайсляйтер не привязан ни к какой тарифной сетке и самым наглым образом эксплуатирует своих рабочих, что район за что-то награждает его загородным поместьем – на это все почему-то закрывают глаза. Не так давно его отдали под суд за дачу ложных показаний под присягой. И что же? Верховному судье пришлось подать в отставку, а он остался на своем месте! С тех пор он приличным людям и в лицо-то смотреть не осмеливается, но гауляйтер его, несмотря на все жалобы и иски, с должности не снимает, и фюрер ничего с этим не делает! Вот этого я, как видите, понять не могу. Неужто все это не стоит внимания?

К тому времени они уже добрались до хижин и остановились. В тишине раздавалась лишь тихая поступь часового. Лейтенант Дирк поднял глаза и взглянул на луну, бледный диск которой терялся где-то в облаках.

– У меня нет ни малейшего повода сомневаться в истинности ваших слов, герр Бройер, – невозмутимо произнес он. – Но и то, о чем вы мне поведали, – единичный случай, поверьте мне! А что до того, почему фюрер его не снимет, – так я вам объясню. Потому что этот человек занял сторону Гитлера, когда движение еще стояло у истоков, не обрело своей нынешней значимости. Он боролся в его рядах, верил в него, возможно, даже проливал за него кровь. Понимаете ли, фюрер со всей искренностью придерживается правила оставаться верным тому, кто верен ему. На нем зиждется вся этика движения, в нем заключается секрет его успеха.

Глаза молодого офицера горели лихорадочным блеском, он был словно опьянен.

– И именно за эту непоколебимую верность я люблю фюрера. Моя жизнь принадлежит ему, я пойду за ним на край света, потому что знаю – он всегда будет верен мне, верен нам всем!

Бройер решил не продолжать. “Какое счастье, – подумал он, – что есть еще такие молодчики! Мало, прискорбно мало в движении людей со столь чистыми помыслами!” Сам он, как и многие, в тридцать третьем вступил в партию, если уж говорить честно, не из самых благородных побуждений. В тот момент он еще только подыскивал себе место школьного учителя, а уже был женат, и первенец был на подходе. Каким еще путем он мог добиться назначения? Нельзя сказать, чтобы ему легко было жить с подобным проявлением низменных чувств. Но теперь на душе у него полегчало.

По обледенелой дороге, ведущей от станции Чир к Калачу, подпрыгивая, катился грузовик. Перед ним по земле плясали лучи света фар, то и дело выхватывая из темноты пучки степной травы по бокам укатанной колеи. Глубоко в тылу нынче можно было позволить себе ездить с включенными фарами, как бы ни о чем не беспокоясь. При такой погоде никакого авианалета можно было не опасаться. Часы на приборной панели показывали без пяти минут половину третьего ночи.

– Двадцать второе еще не наступило? – спросил закутанный в меха пассажир.

– Уж пару часов как, господин начальник финансовой части!

– Проклятье! Получается, мы опаздываем уже почти на два дня… Из-за этой дурацкой поломки еще три часа потеряли!

– Помилуйте, господин начальник. Ну, пришлось штабным на два дня затянуть ремни потуже – никто ведь не будет бузить по этому поводу, – ответил шофер. – Стоит им только увидеть, что мы им привезли – провианта на сто семьдесят четыре человека на десять дней, хотя с семнадцатого числа мы обеспечиваем только сто пятьдесят три… – тут он довольно усмехнулся. – И вдобавок двести плиток шоколада, а еще раздобыли им трех свиней да десять гусей – так и вижу, как у капитана Факельмана глаза на лоб полезут!

Начфинчасти Циммерман тоже заулыбался и не без удовольствия прислушался к звукам, доносившимся из кузова сквозь прерывистый шум мотора. Гоготали гуси, взволнованные тем, что их везут куда-то в деревянной клетке по такой ухабистой дороге. Вот уж впрямь ему чертовски повезло отхватить их в одном далеком колхозе, в то время как в преддверии Рождества все земляки гоняются за птицей, словно оголтелые.

– И все же не мешало бы нам поторопиться, – произнес он, обращаясь к унтер-офицеру. – Думаю, в этот раз нам лучше направиться прямым путем к Клетской. Если дорога и дальше будет подморожена, часа через три будем уже в Бузиновке… Надеюсь, штаб по-прежнему там!

Он призадумался. В Чире ходили слухи, что на севере вот уже несколько дней ведутся ожесточенные бои.

В свете фар из темноты показалась развилка. Дорога сворачивала к переправе через Дон близ Калачевского. Укутанный, как капуста, постовой с зажатым под мышкой ружьем, стоя посреди дороги, подал им знак остановиться. Шофер включил ближний свет, затормозил и открыл дверцу.

Постовой потребовал путевку и водительское удостоверение.