Прорыв под Сталинградом

Стало отчетливо слышно, как строчат пулеметы и то и дело грохочут мощные взрывы. Отсюда недалеко до отсечной позиции, прикрывающей Сталинград с севера. В этом месте реку пока еще не затянуло, но чуть вдалеке уже виднеется кромка рыхлого тускло-серого льда. На пологом берегу раскинулись пастбища, склоны поросли кустами, оголившимися к зиме.

Дон! Бройеру вспоминается тот день, когда он пересек его в первый раз. Тогда, в конце июля, он находился намного дальше к югу. С небес припекало солнце, на дорогах, по которым они продвигались, вздымались клубы пыли, покрывая листву и траву, людей и машины желто-серой грязью. Он, Бройер, был в ту пору еще командиром роты в составе мотострелковой дивизии. Стремительно прорываясь вперед, дивизия перешла реку у винодельческой станицы Цимлянской. Короткий привал позволил пропотевшим, запыленным солдатам окунуться в мощный поток, мирно раскинувшийся у их ног, словно спящий великан первозданного мира. “Тихий Дон” – так звали его казаки. Тихими и безмолвными были и покрытые лесом берега, и виноградники, и утлые деревянные лачуги, то тут, то там проглядывающие в зелени. Не нарушал тиши и труп подбитого русского летчика, простершего восковую длань к небу, лежа на сверкающей песчаной банке посреди реки, у остова своего самолета, чьи части уже наполовину были раскиданы ветром. Но течение, с которым не могли бороться пловцы, позволяло прочувствовать скрытые силы, дремлющие в этом гиганте.

Спустя всего несколько дней все надежды на то, чтобы увидеть Кавказ и пальмовые заросли на берегу Черного моря, потерпели крах. Дивизию развернули на северо-восток, и впервые прозвучало название, сразу показавшееся Бройеру неприятным и даже предвещавшим беду – “Сталинград”. Последовал форсированный марш по унылой калмыцкой степи, где мелкий песок проникал во все щели и швы, перемалывая моторы машин, последовали щедрые на потери, но скупые на победы бои на юге, пока наконец после обходного маневра не удалось проникнуть в город с запада. И это было только начало! Развязалась ожесточенная борьба за каждый дом, каждый подвал, каждую стену и каждую развалину, рукопашные схватки один на один, борьба с невиданным количеством жертв, в которой дивизии таяли, словно снег на апрельском солнце. Еще нигде и никогда за все время войны подобного не бывало. И сейчас, три месяца спустя, борьба эта так и не была окончена…

Но для Бройера она осталась позади. С тихой радостью в сердце он наслаждался видом холмистого пейзажа, так долго укрытого от его глаз, видом рощ и хуторов. У него словно камень с души упал. Дон раскинулся за спиной; третий раз ему эту реку не перейти. Когда дивизия, отдохнув и восстановив силы, следующей весной вновь вернется на фронт, судьба Сталинградской битвы уже будет решена.

В северной части большой излучины Дона лежит хутор Верхняя Бузиновка. По долине на километр тянется узкая полоса деревянных домов, которую прерывают лишь небольшие группы деревьев, посеревшая деревянная церковь и многоэтажное кирпичное здание городского типа, в котором немецкие оккупационные войска развернули лазарет. Местность заполонили обозные отряды – здесь расположился штаб дивизии.

Прохаживаясь по комнатам деревянной избы, зондерфюрер Фрёлих раздавал приказы. Стоило ему оказаться в четырех стенах, в настоящем доме, как в нем пробудилась буржуазная тоска по цивилизации. Сунув свой ястребиный нос в каждый угол, он с удовлетворением остановил взгляд на гладкой поверхности икон, в которых отражался свет двух свечей. Всего через несколько часов здесь будет гореть электрический свет – агрегат уже собрали. Но, помимо этого, условия для достойного размещения разведбата оставляли желать лучшего.

– Чтобы к завтрашнему утру были вставлены стекла! И был стол и пять стульев! Понятно?

Бледная женщина, следовавшая за ним на расстоянии, кивнула, гладя по голове мальчонку, уцепившегося за ее подол и глядевшего на незнакомца во все глаза. Они теперь ютились в крохотном хлеву и спали под копытами у коня, которого им оставили.

– Они придут? – спросила женщина.

– Кто? – У Фрёлиха-переводчика была мерзкая привычка, разговаривая с русскими, смотреть из-под полуопущенных век так, будто собеседника тут и не было.

– Наши. То есть большевики.

На лице женщины читалось беспокойство, ведь ее муж работал на немецкую комендатуру.

– Красные? – Фрёлих хохотнул. По-русски он говорил жестко, словно молотом бил. Он был балтом. – Туда, где стоят немецкие войска, не проникнет ни один большевик, зарубите себе на носу!

“Вот дура! – подумал он про себя. – Все еще верит в батюшку Сталина!”

Вошел ефрейтор Гайбель, держа под мышкой охапку свежей соломы, и соорудил лежанку вдоль стены. Его круглое, точно тыква, лицо излучало спокойствие и удовлетворенность. Месяц за месяцем вокруг были только степь, окопы и руины – тут, в этой деревушке с непроизносимым названием, чувствуешь себя почти как дома. Если верить словам рядовых, сюда даже самолеты не долетали. Гайбель расстелил соломку, бросил сверху шерстяные одеяла и любовно их разгладил. Он был счастлив.