Прорывая мрак времён

Взяв скальпель, непроизвольно глядит на настенные электронные часы — четыре нуля. Полночь! Время колдовства, приспешников тьмы — ведьм, нечисти и нежити. Странно, с чего пришло такое сравнение? Встряхивает головой, прогоняя бредовые мысли и поворачивается к трупу… На нём кошка!

Виктор застывает не в силах пошевелиться. Тело словно парализовано — руки, ноги онемевают, язык прилипает к нёбу. Вместо крика срывается едва слышный хрип. Зверь, окутанный прозрачным серебристым облаком, не реагирует. Задние лапы упираются в грудь девочки, верхние в щёки. Морда над лицом, глаза напротив глаз — будто гипнотизируют. Из распахнутой пасти в приоткрытый рот льётся чистый красноватый свет, перетекает как неспешная река. Секунду тянется, и обрывается.

Кошка как стоит, так и падает.

Выдохнуть не удаётся. Сердце лихорадочно колотится — то сжимаясь до боли, то выдаёт сильный толчок. Перед глазами пелена. Ужас лишает способности связно мыслить. Жировски роняет скальпель, не в силах сдвинуться с места.

Девочка морщит нос, кривится, точно лимон съела. Веки опять трепещут… картинка ускользает… чернота утягивает в омут.

Глава 2

22 июля 2005 года

Катя вдыхает полной грудью — жива! Свежий воздух. Ура! Свобода! Выйдя из больницы, приставляет руку козырьком, пряча глаза от ослепляющего солнца и мелькающего разноцветия: люди, рекламы, вывески, машины.

Первый раз за месяц на улице после воскрешения. «Клиническая смерть» — так написано в справке. Как хорошо, что нет телевизионщиков, а то вспышки, съёмки, интервью достали за это время. Папарацци перестали интересоваться, когда врачи заверили: «Выходцева Екатерина — не уникальный случай. Такое случается, правда, крайне редко». Привели уйму других, более значимых примеров, отбив к ней ажиотаж. Хотя они всё же помучили с недельку, а потом шумиха утихла.

На душе тревожно. Хочется озираться, чего-то высматривать. Застоялый, жаркий воздух тяжестью и сухостью лишь ухудшает самочувствие. Впрочем, в городе, как всегда — чего удивляться? — Ростов летом безжалостен.

А вот и предки! Радости не прибавляется. Нет, конечно, хорошо, что приехали, но ощущения странные. Словно чужие… Навязчивое внимание угнетает, вынуждает делать то, чего не хочется. Так успокоиться! Любимые приближаются.

Перескакивая через ступеньки, бежит отец — худощавый, долговязый. В бежевых льняных брюках и развевающейся рубашке с коротким рукавом. На бледном, осунувшемся лице светятся зелёные глаза. Мать за ним не поспевает — фиалкового цвета шпильки и короткое платье в тон, всё же не созданы для бега. Высоченные каблуки звонко цокают по цементной лестнице, отдаваясь болью в голове.

— Доча… доча… — машет мама.

Невысокая стройная блондинка с аристократическими чертами лица. Голубые глаза и губы слегка подчёркнуты неяркой косметикой. Волосы в идеально уложенной стрижке каре. Мать всегда следит за собой, чему и учила дочь с детства.

— Девочка моя, — отец, подскочив, сжимает в объятиях. Видно, что переживает — вон как плохо выглядит.

— Па… всё отлично! — Катя морщится. Пятнадцать лет, а тискают словно ребенка. От стыда сгореть недолго.

— Прости! — берёт себя в руки папа и чуть отступает: — Рад, что ты…

— Доча… — мать давится слезами.

Боже! Катя закусывает губу — диссонанс видеть зарёванное лицо выглядящей с иголочки женщины.

— Ма, перестань, — передёргивает плечами и смущенно оглядывается. Мужчины, женщины снуют в дверях приёмного покоя. Некоторые косятся, а большая часть пробегает мимо, не обращая внимания. Всё равно неудобно. Родители приехали забрать и так себя ведут. Не маленькая уже!

— На нас все смотрят. Мне стыдно.

Мать смахивает пальцем слезу и укоризненно качает головой:

— Как ты похудела, — цепкий взгляд скользит сверху вниз. Катя непроизвольно обхватывает плечи руками. Мама брезгливо поправляет рукав её кремовой футболки: — Посмотри, на тебе всё висит, как на вешалке.

— Пойдёт, — шикает Катя, одёрнув подол бордовой юбки-карандаш в тонкую полоску.

— Почему не разрешила забрать из палаты?

— Потому что взрослая, — уставляется в пол, рассматривая пёстрые туфли-лодочки. — Мне неудобно, что вы всё время сидите в палате. Я жива! Хватит на меня так смотреть.

Поднимает глаза и снова морщится — мать вновь ревёт. Только натянуто, что ли… Как неумелая актриса, исполняющая роль и выдавливающая из себя слёзы. Отец нежно её обнимает и легко касается губами лба:

— Ч-ш-ш, милая. У неё возраст — взрослая, — успокаивает ласково. — Себя вспомни, — ненавязчиво кивает на машину: — Пошли, Катюнь. Твои вещи уже в багажнике. Домой! Врачи сказали, что на улице нужно бывать часто, но недолго.