Проселочные дороги

Отец стоял на другой кочке, поменьше. Держась одной рукой за рахитичное деревцо, он другой отчаянно размахивал, сжимая в ней свои ботинки, и кричал слабым голосом:

— Эй! Алло! Эй! Вы слышите меня? Перебросьте какую-нибудь доску, я не могу пройти! Тут грязно!

Мы с Люциной оторопели и не сразу откликнулись на призывы. Вид у отца был жалкий: закатанные до колен брюки, грязные босые ноги, дрожащие руки, пиджак накинут на плечи. От его движений ходуном ходило не только рахитичное деревцо, но и вся кочка. Как-то подозрительно она хлюпала под ним, прогибалась...

— Все правильно, — обретя способность говорить, констатировала Люцина. — Мы здесь, отец там. А твоя мать сидит на лугу и не может отойти от машины, ведь ключи ты наверняка прихватила с собой. Запереть ее не сможет, а незапертую ни в жизнь не покинет.

— И тем не менее, согласись, она в самом лучшем положении, — отозвалась я. — У нее есть еда, питье, матрас и свобода передвижения. Теперь, наверное, придется ждать, что Тереса нас найдет и вызволит.

Поскольку отец все махал и звал на помощь, громогласным криком в два голоса мы известили его, что слышим и спасем, а вообще, что он там делает? Отец пояснил — искал место, откуда можно забросить удочку в чистую воду, но его какая-то пакость укусила за подмышку, когда он забрасывал, поэтому немного промахнулся, и крючок зацепился за что-то вот у этого деревца. Очень хороший крючок, не мог он его оставить, перешел на кочку но какой-то колоде, которая сразу утонула, так что вернуться обратно он никак не может.

Проклятие какое, что ли, тяготеет над нами?

— Не знаю, что и придумать, — сказала Люцина. — Идиотское положение! Ты видишь выход?

Выход я видела, но жутко трудоемкий. Вздохнув, я ответила:

— Придется как следует потрудиться. Пошли, понадобится твоя помощь.

Сколько сил потребовалось для отдирания одной из Люцининых досок, чтобы переправить по ней отца — я описать просто не в силах. С доской мы помчались к отцу. Тот терпеливо ждал у рахитичного деревца. Я сняла туфли и вынуждена была войти в воду, предупредив Люцину, что произойдет, если меня укусит хоть одна пиявка. Слава богу, такое испытание нам не было суждено. Отец переправился без особого труда, правда, чуть не утопил и эту доску. Тогда мы до конца дней своих не вернулись бы на материк.

Общими усилиями уложили мы спасательную доску на прежнее место и теперь вдвоем с отцом, с превеликим трудом, переправили Люцину. При этом в грязный ручей свалился пиджак отца, который у него был наброшен на плечи. С помощью палок, тростника, удочки нам наконец удалось его выудить.

— Почему ты не надел пиджак нормально? — злилась я.

— Не мог, болела рука. Куда меня эта пакость укусила.

Сказать, что по завершении всех этих операции мы были грязными, как на редкость неряшливые свиньи — значит, ничего не сказать. Выяснилось — отца укусила оса, он сразу стал распухать. Мамуля оказалась на высоте, и но сравнению с тем скандалом, который она закатила нам на лугу, уже не столь страшной представлялась перспектива утонуть в болоте. Естественно, в таком виде сесть в машину мы не могли, надо было хотя бы смыть с себя грязь. Да, правильно я подумала — торчать нам тут до конца века.

В результате до Поляницы мы добрались только к концу дня. Директорская домработница с радостью встретила нас, хотя и была несколько удивлена тем, что мы вернулись раньше, чем предполагали. Она сама только что вернулась, ее не было целый день, и она, к сожалению, не знает, что здесь происходило. Вчера ее тоже не было. Дело в том, что пришла телеграмма от сестры, которая тяжело заболела, ей пришлось спешно выехать. Здоровье сестры улучшилось, и сегодня можно было вернуться в директорский домик. Домработница боялась надолго покидать его, хотя вместо себя и оставила «одну такую, деревенскую», правда, в дом ее не пустила, а попросила посторожить во дворе.

— Я не забыла о вашей просьбе, — очень довольная собой, сказала домработница, — и велела ей говорить всем, кто станет о вас спрашивать, что вы поехали в Чешин. И она всем говорила. Кажется, вас тут многие спрашивали.

— Моя сестра тоже? — обрадовалась мамуля.

— Не скажу, меня ведь не было. Может, и ваша сестра. Она говорит — много людей спрашивало. А вы почему вернулись?

— Нам ничего не просили передать?

— Не знаю, меня же не было, а она ничего не передала.

Мы немедленно потребовали встречи с «одной такой деревенской». Ею оказалась девица неопределенного возраста от четырнадцати до двадцати лет, не очень понятливая. Она охотно прибежала из деревни, чтобы дать нам полный отчет о полутора днях дежурства в директорских владениях. К миссии своей она отнеслась очень ответственно и все запомнила. Визит милиционера, который спрашивал нас, она описала с волнением и даже ужасом, явно удивленная, что известие мы восприняли без этих эмоций. Зато излишек их проявился при описании девицей визита бабы. Оказывается, баба приходила два раза, один вчера, а один сегодня. И очень злилась. Сначала злилась потому, что нас нет, а потом потому, что мы уехали в Щецин.