Проселок

Он закрыл кабинет и сбежал вниз, минуя темные лестничные пролёты, на выходе приветственно помахал «вохре» (любил советские термины), вышел на улицу. Окна университетской клиники постепенно гасли, одно за другим, рабочий день кончился. Владимир сел за руль, посмотрел на часы. Представление уже в разгаре. Он подумал, что не имеет смысла мчаться туда, терять время, отыскивать угол для парковки, пробиваться через кордоны оцепления, через толпу, наверняка запрудившую подходы к трибунам. А найти своё место в партере и вовсе теперь уже не станется возможным. Ничего не поделаешь — работа есть работа. Никому нет дела, что твоя дочь — без пяти минут «мисс Израиль». «Сомнительный титул,» — недовольно заметил профессор-менеджер отделения в ответ на просьбу об «увольнительной». Разговор на этом окончился — ни одна из сторон не сочла нужным его продолжить. И то верно: в самый день и час состязания красавиц был назначен обход больных заезжим американским светилой.

Не было дня чтобы он не вспомнил свою альма-матер — московскую Шестую клиническую, где так вольно дышалось, а солнце, садясь за Москвой-рекой, сначала набрасывало длинные тени на диораме Строгино-Павшино, заостряло урбанистический этюд на жёлто-зелёном фоне речной поймы, а потом золотило верхушки сосен за окном ординаторской. Солнце вело себя совсем не так, как здесь. Оно уходило медленно, нехотя, и даже в самую жаркую погоду с ним не хотелось расставаться. Всегда можно было спуститься к воде, поплавать; тут, на входе в город река была чистая, песчаные отмели, еще робко выступающие у берегов, предвещали широкий разбег пляжей Серебряного бора.

Какой обман! «Вольно дышалось»! «Свободный режим», дозволенный милостиво начальством, оплачивался ничем иным как соучастием в тонко замаскированном преступлении: они скрывали. Затушевывали истинные масштабы разрушений, производимых «ядерной гонкой». Под грифом «ССОВ» копилась угрожающая статистика роста заболеваний и несчастных случаев. Лейкозы «молодели» не по дням, а по часам. Истории болезней — по приказу свыше и они стали «совершенно секретными», странным образом отделившись от «недопущенного контингента» — больных, — зажили собственной, подпольной жизнью. Планы работ и отчетность клиники — все предписывалось маркировать «особой важностью».

Он не хотел больше в этом участвовать. В 83-м, на симпозиуме по радиологии в Иерусалиме попросил политического убежища. Спустя три года Чернобыль открыто диагностировал «рассеянный склероз», поразивший общество. Оставалась надежда, что кризис предвещает выздоровление.

Новый автобан, при всём его модерном великолепии, таил угрозу: заснуть за рулём значило прямиком отправиться на погост. Ласковое насилие — вот как это называется. Телевизор, компьютер, автомобиль — насильники, и ведь ничего ты с ними не сделаешь. Техника — инфекция, поразившая землю. Не в силах противостоять «заразе», он обзавёлся недавно «петухом» — устройством, издающим пронзительные звуковые сигналы, едва оно «почувствует» изменение альфа-ритма в мозгу водителя, датчик величиной с вишнёвую косточку закладывается за щеку, — помеха невелика, если хочешь ещё немного побаловать мир своим присутствием.

Владимир поискал на радиоволнах. Нет, конкурса, конечно, тут быть не могло. Красота неизреченна. Он поймал джаз, усилил громкость. Ещё раз посмотрел на часы. Через двадцать минут будет дома. Старая Голда запишет всё от начала до конца. Не стоит спешить, они вместе посмотрят шоу, когда всё будет позади. Вместе насладятся победой. В победе же он не сомневается. Настоящая красота произрастает не на хлебе и молоке — на крови. Девочка безусловно победит, завтрашний день они проведут вместе, на море, он возьмет напрокат моторную яхту, они уплывут далеко от берега и будут купаться и загорать, он всё-таки выбил из шефа увольнительную несмотря на открыто продемонстрированное недовольство.

У Малышки, разумеется, будет много соблазнов, обязательств. Но путь, в сущности, один — университет. Пусть выбирает факультет по своему вкусу. Советская школа, несмотря на всю свою глубокую архаику, даёт неплохие знания. Тем более золотая медаль… Пожалуй, есть только одно реальное затруднение — язык. Если по-настоящему взяться, то через полгода она будет достаточно свободно говорить на иврите. Он найдёт ей преподавателя. Он уже довольно зарабатывает, чтобы дать дочери хорошее образование.