Прощай, Африка !

Я попросила у французских монахов разрешения привезти моих молодых мусульманок в миссию, и они охотно, со свойственной им веселой приветливостью, дали согласие, радуясь и этому новому событию, так что мы однажды поехали туда к концу дня и торжественно, друг за дружкой, вошли под прохладные своды собора. Молодые женщины ни разу в жизни не бывали в столь величественном здании и, глядя вверх, закрывали головы руками, словно боялись, что высокие своды обрушатся на них. В церкви было множество скульптур) а мои спутни

цы видели их только на открытках -- они даже не представляли себе, что это такое. Во французской миссии была статуя Пресвятой Девы в человеческий рост, в белых и небесно-голубых одеждах, с лилией в руке, а рядом святой Иосиф, и на руках у него Младенец. Девушки, онемев, смотрели на прекрасную Деву и только вздыхали. Они уже слышали о святом Иосифе и очень уважали его за то, что он был столь верным мужем и защитником Девы, и теперь смотрели на него почтительно -- ведь он, жалея жену, нес Младенца. Жена Фараха, ожидавшая ребенка, ни на шаг не отходила от Святого Семейства все время, пока мы были в церкви. Отцы-миссионеры очень гордились церковными окнами, заклеенными прозрачной цветной бумагой -- под витражи -- где были изображены Страсти Господни. Молодая родственница не сводила глаз с этих витражей, она обошла всю церковь, ломая руки) и у нее едва не подламывались колени, словно она сама несла тяжелый крест. По дороге домой девушки почти не разговаривали: мне кажется, они боялись, задавая вопросы, выдать свое невежество. И только через несколько дней они меня спросили -- могут ли святые отцы попросить Пресвятую Деву или святого Иосифа сойти со своих пьедесталов?

Свадьбу молоденькой кузины мы отпраздновали у нас на ферме, в красивом бунгало; в нем тогда никто не жил, и я разрешила сомалийцам устроить там это торжество. Свадьба была роскошная и длилась целую неделю. Я присутствовала на главной церемонии, когда процессия женщин, распевая дружным хором, вела невесту навстречу процессии мужчин, которые тоже с песней сопровождали жениха. До сих пор она ни разу его не видела, и я подумала: может быть, она представляла себе его похожим на торвальдсеновского Христа, или у нее есть и второй идеал -- нечто вроде Любви земной и Любви небесной, по канонам рыцарских романов? За неделю я побывала на

свадьбе несколько раз. И когда бы я ни приезжала, в доме всегда царило праздничное веселье, и он благоухал свадебными куреньями. Мужчины плясали с кинжалами, женщины кружились в общем танце, старики сговаривались насчет купли-продажи скота, шла непрестанная пальба из ружей, подъезжали и уезжали двуколки, запряженные мулами. Ночью в ярком свете керосиновых фонарей, зажженных на веранде, играли чудесные краски, которыми богаты Аравия и СЬмали; из подъехавших повозок выпархивали, а навстречу им выбегали из дома другие стайки женщин в одеждах, ласкавших глаз чудеснейшими красками Аравии и Сомали: алой, нежно-зеленой, суданской коричневой, цвета бенгальской розы и огненного шафрана.

Сын Фараха родился на ферме, ему дали имя Ахмед, но звали его Сауфе -кажется, это значит "Пила". Его сердце не ведало робости, присущей детям кикуйю. Еще совсем крошечным, туго запеленатый, как желудь -- как бы одна голова, почти без тельца -- он сидел очень прямо и смотрел вам в лицо не мигая: казалось, что держишь на руке маленького соколенка, или у тебя на коленях сидит львенок. Мальчик унаследовал веселый, сердечный характер матери, и как только научился бегать, стал великим и жизнерадостным искателем приключений и занял место признанного вожака среди наших юных туземцев.

Глава четвертая Старик Кнудсен

Иногда гостей из Европы заносило на ферму, как обломки кораблекрушения в тихую заводь: покружатся-покружатся в затишье, а потом их снова уносит, или они пропитываются водой и идут ко дну.

Старик Кнудсен, датчанин, появился на ферме больной, слепой и прожил у нас столько, сколько ему понадо

билось, чтобы умереть, как умирает зверь, в одиночестве. Он бродил по дорогам, согнувшись под тяжестью своей злой доли, подолгу ни с кем не говорил ни слова, измотанный этой тяжестью, а когда заговаривал, в голосе его, как в голосе гиены или волка, слышался отзвук тоскливого воя.

Но когда он отдышался, немного отдохнул от боли, вновь полетели искры затухшего было костра. Он приходил ко мне и рассказывал, как ему приходится бороться с припадками страшной тоски, с нелепой склонностью видеть все в черном свете. Надо мыслить трезво -- ведь внешние обстоятельства жизни, черт побери, были совсем не так плохи, нечего на них пенять. Проклятый пессимизм! Да, пессимизм -- вот гнуснейший порок!