Прощай, Африка!

Видно, Иса совсем потерял голову. Как он мог надеяться, что новая жена приживется в доме? Невеста была очень молодая, сердитая и капризная особа, роскошно разряженная по обычаям своего племени, но не унаследовавшая ни доброты, ни жизнерадостности, присущей ее соплеменницам. Однако Иса весь сиял от такой удачи, строил радужные планы и вел себя, в своем неведении, как человек, которого вот-вот разобьет паралич. Мариаммо, терпеливая рабыня мужа, держалась в сторонке, будто все происходящее нимало ее не касается.

Возможно, что Иса и впрямь был на верху успеха и блаженства, но длилось это недолго, и вся его мирная жизнь на ферме пошла прахом из-за молодой жены. Через месяц после свадьбы она сбежала от него в казармы, где жили расквартированные в Найроби туземные солдаты. Иса не раз просил меня отпустить его в Найроби, и вскоре возвращался с угрюмой, недовольной молодой женой. В первый раз он шел за ней с надеждой, в полной уверенности, что она с ним вернется — разве она незаконная его жена? А потом приходил растерянный, подавленный крахом всех надежд, не веря в коварство судьбы.

— Зачем ты хочешь вернуть жену, Иса? — говорила я ему. — Оставь ее. Не хочет она к тебе возвращаться — и не надо, все равно ничего хорошего из этого не выйдет.

Но Иса был не в силах отпустить ее. В конце концов, все его надежды на любовь молодой жены рухнули безвозвратно, и он хотел просто получить, как за собственность, причитавшуюся за нее цену. Все работники смеялись над ним, когда он уходил, и говорили мне, что солдаты тоже над ним смеются. Но Иса никогда не обращал внимания на то, что люди о нем думают, во всяком случае, ему было совсем не до того. Он настойчиво и прилежно старался вернуть свою потерянную собственность — так пастух упорно ищет сбежавшую корову.

Как-то утром Фатима сказала моим домашним слугам, что Иса болен и сегодня готовить обед не сможет, но завтра, сказала она, обязательно встанет. Но под вечер мои слуги сообщили, что Фатима исчезла, а Иса отравлен и лежит при смерти. Когда я вышла, они вынесли умирающего на его кровати на площадку среди хижин. Ясно было, что жить ему осталось недолго. Ему дали какой-то туземный яд, что-то вроде стрихнина, и он страшно мучился у себя в хижине, на глазах своей злодейки-жены, а она, увидев, что ей удалось наверняка прикончить его, сбежала. Судороги еще иногда пробегали по его телу, но он уже похолодел и окоченел, как труп. Его лицо исказилось почти до неузнаваемости, и кровавая пена бежала из углов посиневших губ. Фарах уехал на моей машине в Найроби, и отвезти Ису в госпиталь мне было не на чем, но думаю, везти его туда все равно уже было поздно.

Перед самой смертью Иса долго глядел мне в лицо, но я не уверена, что он узнал меня. В разумном взгляде его темных глаз, похожих на глаза какого-то животного, я читала воспоминания о его родине, какой я мечтала ее увидеть — подобной Ноеву ковчегу, изобилующей дичью, где маленький темнокожий пастушок пасет коз своего отца на равнине, бок о бок с дикими стадами. Я держала в своей руке его руку — человеческую руку, сильный и тонкий инструмент; эта рука умела держать оружие, сажать овощи и цветы, умела ласкать; а я еще научила его сбивать омлеты. Хотелось бы знать, что сам Иса сказал бы о своей жизни. Удалась она или прошла впустую? Трудно сказать. Он шел своими собственными, незаметными, трудными, извилистыми тропинками, прошел через многое, многое претерпел, и смирение ему не изменило.

Когда Фарах вернулся домой, он приложил все усилия, чтобы Ису похоронили по всем канонам его религии — ведь Иса был правоверным мусульманином. Мулла, вызванный из Найроби, смог приехать только на следующий вечер, и хоронили Ису ночью, когда на небе засветился Млечный Путь, а похоронная процессия шла внизу с фонарями. Могилу Исы под большим деревом, в лесу, огородили стеной, по мусульманскому обычаю. Тогда Мариаммо вышла вперед, на свое место в толпе плакальщиц, и громко плакала и причитала в ночной тишине.

Мы с Фарахом посоветовались, что нам делать с Фатимой, и решили ничего не делать. Фараху явно не хотелось добиваться, чтобы женщину наказали по всей строгости закона. Из его слов я поняла, что у мусульман женщина вообще не отвечает перед законом. За ее поступки несет ответственность ее муж, он расплачивается за все неприятности, которые она причиняет, как расплачивается хозяин за лошадь, когда она наносит ущерб людям. Но что делать, если лошадь сбросит своего хозяина, и он убьется? Конечно, соглашался Фарах, случай очень прискорбный. В конце концов, у Фатимы не было причин жаловаться на свою судьбу, теперь она могла жить в свое удовольствие при казармах в Найроби.

О туземцах и истории

Те люди, которые полагают, что туземцы легко, играючи, могут перепрыгнуть из каменного века в наш цивилизованный век, где люди владеют машинами, забывают, какого труда и мучений стоило нашим предкам этого добиться.