Прощай, Акрополь!

Это была философия человека, замкнувшегося в своем маленьком мирке, в одноэтажном домике с зелеными оконцами и каменным крыльцом, выложенным мозаикой, с небольшим участком, где он ухитрился разбить и виноградник с оградой из белесого, изъеденнего сыростью песчаника, и фруктовый сад с грушами и вишнями, стволы которых в дождливую осень казались глянцево–черными.

Родители приносили из школы толстые стопки ученических тетрадок. До поздней ночи сидели, склонившись под лампой, исправляя красным карандашом ошибки, изредка перебрасывались словечком, и шуршание страниц, исписанных крупными корявыми буквами, в кляксах, наполняло их спокойствием, уверенностью в том, что все, чем они владеют, никогда не уйдет от них, и завтра будет, как сегодня. И через неделю. Получат жалованье. Разделят его на три части: одна пойдет в баночку из–под кофе на верхней полке буфета (это — на покупку провизии у бакалейщика), вторую отложат, чтобы купить мальчику пальто и башмаки, а третью отец отнесет на сберегательную книжку, и кассир, поглядывая поверх очков, запишет каллиграфическим почерком скромную сумму (цифрами и прописью) и дружески пожмет ему руку, потому _^что не мешает быть полюбезнее с учителем, у которого в классе и твой сорванец…

Тому, чья главная забота — дом с шифоньером и буфетом, где расставлены тарелочки, чашечки с блюдечками, украшенные золотыми цветочками, с ковриком, который по воскресеньям до обеда висит на подоконнике, чтобы все соседи увидели, какой он новенький, — нужна основательность во всем: в службе, дружеских связях, в поступках, в думах о завтрашнем дне.

И он по–своему прав. Его выучили удары судьбы.

Но вот приходит иной человек, наделенный талантом, а талант — это волнения и риск, упорство и неподкупность исканий, жертвенное движение к цели, которая может оказаться миражем, — и тогда все сразу меняется.

* * *

Не желая отставать от других приличных семейств, родители убедили его записаться в школьный духовой оркестр.

— Пускай разовьет грудную клетку, — сказала мать. — У трубачей сильные, здоровые легкие…

— Я предпочел бы скрипку, — Отец снял пиджак, аккуратно повесил па спинку стула. — Сольный инструмент. Сурдинка. Пиццикато… Дело тонкое, нежное. Есть концерты для скрипки с оркестром, а слыхала ты когда–нибудь о концерте для трубы с оркестром?

— Баритон — инструмент аккомпанирующий, — объяснила мать, — Трам–па–пам, пара–рара–рам! Бархатистый фон для основной мелодии…

Отец не стал спорить, хотя всегда мечтал (если уж сын начнет заниматься музыкой), чтобы у него в руках была темпо–желтая, а в изгибах каштановая скрипка и натянутый, как пружина, поскрипывающий от канифоли серебристый смычок.

Мальчика записали в оркестр. Он вернулся из школы, зажав под мышкой доверенный ему инструмент, раструб которого формой напоминал цветок повилики на уличной ограде. Мальчик швырнул на кровать тетради и учебники, положил пальцы на клапаны баритона и принялся играть.

«Прам–па–ра! Прам–па–ра–рам!» — звук за звуком извлекал он из трубы, тщетно пытаясь воспроизвести ритм военного марша, под который солдаты проходили по площади, когда их вели в баню. Сверкающие клапаны, похожие на толстые никелированные гвозди, двигались под неловкими детскими пальцами, вбивая незримые острия в стонущую плоть мелодии. От громовых звуков звенели окна. Куры забились под навес, неповоротливые кролики–великаны, раздувая на бегу пух на жирных спинах, попрятались в крольчатник, и оттуда тревожно засветились их глазки, круглые и розовые, как алыча, которая созревала у ограды.

Первую неделю соседи без раздражения слушали пыхтенье трубы — мальчик делает первые шаги, учится, нащупывает мелодию. Но когда и неделю спустя эти «ра–па–па! Ра–па–пам!» продолжали терзать уши и даже согнали ос с налитых соком виноградных гроздей, терпение иссякло, и вечером к отцу заявилась целая делегация. Выскоблив ложечками черешневое варенье, которое им поднесли в стеклянных розетках, они сказали, что ценят старания мальчика овладеть азами музыки, но, поскольку этим азам нету конца, они обратятся выше, если парень не перестанет изводить всю округу.

— Если б он хоть играл по–человечески, — сказал глава делегации, отставной кассир банка «Богатство», тщедушный человечек в соломенной шляпе, — ну, скажем, «Любил я цыганку» или «Коль спросят меня, где заря». А то — да простят меня уважаемые родители — только и слышишь «ра–па–пам!»… Я вовсе не хочу сказать, что Мальчик лишен способностей, упаси боже…

— Об этом нет и речи! — подтвердила делегация.

— Баритон, господин Терзиев, — обратился к нему отец, — инструмент аккомпанирующий. Вроде нас, так сказать: его удел — черная работа, а весь профит достается солирующим инструментам. Красота баритона ощущается лишь в общем ансамбле…

Несмотря на красноречивые свои объяснения, на следующий день отец взял трубу под мышку и отнес в школу.