Прощай, Акрополь!

Однажды ночью (Мартину было лет пять) лил сильный дождь. Вдруг раздался оглушительный удар грома. Задрожали стены. Тарелки упали со стола и покатились по полу. Весь дом озарился ослепительным светом. Потом — или так только показалось Мартину — свет закричал человеческим голосом. С этим криком смешались мычанье и блеянье, послышался звон колокольцев. Испуганный Мартин увидел в окне огромного коня, рыжего, как соседская кобыла, только с необыкновенно вытянутой шеей и. угрожающе расширенными ноздрями, из которых вырывались клубы дыма. Конь скакал прямо по крышам, раздувая опавшие, лоснящиеся от дождя бока и подобрав хвост между огромных ног. Слышно было, как треснула черепица и ноги разгневанного чудовища, застревавшие в балках, потащили за собой великанье тело коня.

Отец Мартина — сонный, смешной в нижнем белье — открыл входную дверь (в комнату ворвался оглушительный шум ливня), и мальчик поверх отцовского плеча снова увидел страшного коня: он вставал на дыбы, словно пытался вырваться из чьей–то руки, крепко державшей его за узду.

«В соседский дом молния ударила. Хлев горит столбом», — сказал отец, взял стоявшее в углу ведро и как был — сонный, всклокоченный, в галошах на босу ногу — выбежал из дому.

Со всех улиц спускались люди, перекликались на бегу, красные в свете пожара. А вокруг валились балки, обрушивались с треском на каменные ограды и все сильнее полыхали — под дождем.

А Стоя у окна, Мартин видел, как в проем обвалившейся двери из соседского хлева выбегали объятые пламенем овцы и с громким блеяньем разбегались по двору. Люди, размахивая и гремя ведрами, преграждали им дорогу, чтоб уберечь от этих дымящихся факелов другие дома и сараи.

Отец вернулся только под утро, промокшая рубаха прилипла к его спине. Комната наполнилась запахом гари, Дождя и золы.

Ложась в постель, Мартин снова краешком глаза увидел тело коня, заслонившее полнеба. Видны были ребра мертвого жеребца, один его глаз (а может, то было окно сгоревшего дома?) и копыта, ярко блестевшие в струях дождя…

Были годы, когда в их доме горел тихий и ласковый свет, и ничто, кроме радости, не окружало Мартина. Это было время его ранних детских лет. Он думал, что все вокруг существует лишь для того, чтобы его радовать: мать с розовым гребешком в волосах, которая по утрам, целуя, будила его; деревце у окна, на верхушке которого было гнездо малиновки; отец, в карманах которого, кроме ключей и янтарного мундштука, Мартин обязательно находил конфету или игрушку; котенок, который по вечерам сворачивался клубочком у него под одеялом и сонно мурлыкал.

Все в доме были здоровы и веселы. Деревянные ступени словно пели под ногами. Мартин не слышал даже упоминания о болезнях, огорчениях, разочарованиях. А смерть? Он и не подозревал о ней. Мир вокруг него был бессмертен, он — тоже…

Такая жизнь, наверно, продолжалась бы до бесконечности, если бы однажды вечером отец, возвращаясь с вокзала, не принес ему свисток — точно такой, в какой свистят стрелочники, перегоняя поезда. Мартину случалось видеть этих людей на вокзале, они шли вдоль железнодорожного полотна, помахивая желтыми флажками, и пронзительно свистели в свисток. «Загоняй в третий тупик!» — кричали. стрелочники. Паровоз, окутанный облаком пара, давал задний ход, толкал вагоны, и они, поскрипывая буферами, медленно катились по рельсам.

Когда Мартин в первый раз дунул в тонкую щелочку свистка, внутри запрыгал пробковый шарик и, словно разбуженная им, запела птичка. Отец с матерью заулыбались. Мартин свистел до самого вечера. У него уже кружилась голова, но он не переставал свистеть ни на секунду. Через несколько дней отец посадит его на колени и скажет: «Перестань, не то уши надеру! Оглохнешь от твоего свиста!» Но шока он с умилением смотрел на сына и радовался не меньше его.

Шарик подпрыгивал, стекла звенели, кошка испуганно скребла когтями дверь, а Мартин видел перед собою длиннополые шинели стрелочников, их руки, помахивающие линялыми флажками, и ощущал, как вокруг упоительно пахнет шпалами и чем–то еще, а чем — он поймет лишь спустя многие годы, когда сядет у окна в вагоне третьего класса.

Потушили свет, легли спать, но Мартин не расставался _со своим свистком. Сунул его под одеяло, зажал в ладошке, и, когда он касался губами тонкой, как прижмуренный кошачий глаз, щелочки, пробковый шарик чуть слышно откликался, словно из крана падала капелька.

Однажды Мартин вышел на улицу поглядеть на снежную бабу, а придя домой, обнаружил, что свисток исчез. Вывернул все карманы, обшарил все углы в комнате, перерыл все ящики в столах, заглядывал под кровать, но нигде не нашел его. Он обыскал весь двор, свистка не было, да и как найдешь махонький свисток, когда снегом завалило даже телегу (виден был только кончик поднятого к небу дышла), а от колодца виднеется один ворот, похожий на большое белое веретено. Заливаясь слезами, Мартин бродил по двору…