Прощай, Ариана Ваэджа!

— Примерно шесть-восемь часов, так что успеем засветло. Но… — Потапенко сделал многозначительную паузу и пробежал взглядом по лицам ученых. — Но в отдаленных местах есть тоже проходы, и если надумаете и туда заглянуть, тогда надо будет разбить лагерь под землей и продолжить осмотр завтра… Это займет еще часов пятнадцать — двадцать.

— Да что вы говорите? А я-то думал… — Скорожитовский бросил взгляд на вход в пещеру уже с бОльшим интересом.

— Именно так, уважаемый Леонтий Иванович! — воскликнул Потапенко. — Причем, если следовать строго по карте, несколько экземпляров которой я вам дал…

— Ах, да, что-то я и не придал этому значение! — Кондратьев достал бумажные листы и быстро раздал их тем, кто стоял поближе к нему — Скорожитовскому и Сибирцеву, оставив один экземпляр себе.

Арбенин стоял чуть в стороне, прислонившись к пихте, которая поднималась прямо из-под скалы, и молча наблюдал за коллегами, потому что дал себе слово не вмешиваться попусту в их дебаты. На фоне крепкого дерева он казался не таким высоким, но еще более худощавым. Ветерок играл каштановой прядью волос, выбившейся из-под шляпы, и он ее поправил. Затем взял в руки мягкую пихтовую лапу и, оторвав несколько хвоинок, растер их в ладони, с наслаждением понюхал. Его прямой профиль с небольшой горбинкой, немного хищнический, совершенно не соответствовал выражению лица — мягкому, несколько одухотворенному. Может, потому что нахлынули детские воспоминания? О том, как однажды любовался посаженными вдоль дорожки к их имению елками, они тоже пахли хвоей, но иголки оказались колючими… Или о том, как бродил с матушкой по подмосковному лесу в поисках грибов и наслаждался ягодным ароматом…

— Николай Петрович, — донесся до него голос Кондратьева. — Хватит витать в облаках, двигаемся дальше! Еще раз для тех, кто не понял или прослушал. Сначала идем все вместе до большого грота, он у вас помечен крестиком на карте. Там передохнем и разобьемся на две группы, потому что от него идет две галереи. Понятно?

* * *

Первый шаг в каменную расщелину Арбенин сделал осторожно, даже с опаской — в подобных местах он раньше не бывал, но, приглядевшись и привыкнув к полумраку, понял, что бояться нечего. Под ногами оставалась такая же твердая каменистая поверхность, как и снаружи, конечно, не каменная мостовая, но все же… Высокие потолки позволяли шагать в полный рост, не пригибаясь, что и стало главным преимуществом этого подземного вертепа. Правда, воздух, особенно поначалу, показался немного спертым, видимо, из-за влажности, однако, не настолько, чтобы создавать полный дискомфорт.

По мере продвижения вперед дневной свет начал бледнеть, пока не исчез совсем, когда подземный ход сделал небольшой изгиб, а затем еще и еще… Так что пришлось достать фонарики. Арбенин шел рядом с Сибирцевым практически в конце процессии, поэтому лучи от фонарей своих коллег иногда ослепляли, не давая разглядеть убранство галереи. За его спиной висел вещмешок с самым необходимым для коротких походов, а в руках — тоже фонарик.

Минут через десять мысль о несвежем воздухе ушла на задний план, куда ее отодвинули визуальные восприятия, играющие первую скрипку. И эта скрипка сначала издала дрожащие, несмелые звуки, а потом заиграла в полную силу, рождая кристальную, звонкую мелодию, с легкими переливами, серебристую и даже почти прозрачную, печальную и в то же время радостную. Эти звуки нарастали, пока не разрезали подземное пространство головокружительной, сбивающей с ног красотой.

— У-у-ух ты! — выдохнул Сибирцев, когда подземный переход вывел в небольшой грот, где можно было оглядеться как следует.

— Красота! — поддержал его Арбенин.

Он только сейчас и понял, что до этого ничего не видел! Глазам открывалась удивительная картина, которую можно было не только лицезреть, но и осязать, чтобы убедиться в подлинности экспоната.

На полу «зала» размером с хорошую гостиную в творческом беспорядке валялись каменные белесые глыбы, словно неизвестный скульптор только что работал здесь и вышел из своей мастерской всего лишь на минутку. А его стены… Разукрашенные редкими по красоте и изяществу натеками, которые неизвестный мастер хаотично разбросал своей легкой рукой — только так и добьешься гармонии. Местами они походили на тяжелые занавесы с узорчатой бахромой, местами — щетинились острыми кристаллами, напоминающими грозди винограда, а где-то и переходили в каскады натеков, будто застывших по мановению волшебника.

— Вот они — кальциты! Я читал о них, но представлял… чуть иначе… — Арбенин осторожно провел рукой по шершавой стене, будто опасаясь, что видение исчезнет. — В учебнике их называют натечными и кристаллическими кальцитовыми образованиями… Но это, Иван Викторович, так скучно! Могли бы ученые и более поэтическое название дать…

— Смотрите, смотрите, Николай Петрович, а здесь — толстая колонна! Даже не верится, что к ней не приложилась рука человека! Такая… точеная… Словно враз вылилась масса и застыла… А рядом — многоярусная пагода… Как будто вытекала масса порциями… И затвердевала постепенно…