Прощай, Атлантида

– С Вами играть отказываюсь, – заявил географ, поднимаясь. – Меня уж и невеста, небось, заждалась.

– Воля Ваша, – потупился гадатель. – Только зачем же Вы меня в грусть такую вгоняете. А уж невеста ваша, наверняка, спит и видит, как Вас в галерники сдать, – о ком-то вслух подумал старикан. – Прощевайте, пока.

И Арсений, с трудом отодвинув дубовую колоду двери и обрушив на пол завхозшу и тщедушного директора, отправился прочь.

Он немного запутался в коридорах Дома престарелых работников, плохо соображая и поминутно натыкаясь на них, на женщин и мужчин. Наткнулся и на медсестру в белом халате, сказал "Извините" и опять наткнулся.

– Куда ты прешься? – грубо спросила медсестра.

Это была Рита.

– Идем скорей, блуждатель, – схватила она растерявшегося карточного неудачника и потащила к выходу.

По дороге она выхватила у какой-то зазевавшейся широким ртом интеллектуалки из рук ужасающую хламиду и накинула поверх халата на плечи.

– Туда нельзя! – крикнула она в отчаянии Арсению на первом этаже и потянула вправо. Они где-то поднырнули, обрушили у матерящегося на наречии азербайджанца лоток с гранатами, а потом почти через кошачий лаз выбрались на вечернюю пустоватую площадь.

– Туда нельзя! – указала на свою припаркованную невдалеке машину Рита и потянула упирающуюся тушу географа. – В автобус! – в отчаянии скомандовала она, и беглецы впрыгнули в урчащую и давящуюся дымом старую развалину.

Рита мгновенно вытянула сотенную, вытолкала в набитом автобусе с сиденья какого-то поддатого, может, удачно продавшего мать или что еще, сунув ему сотенную и быстро приговаривая: " вставай, вставай быстро дурень, бери", повалила на сиденье Полозкова, упала ему на колени, обняла и, сунув лицо в лицо, накрыла хламидой.

Автобус молчаливо посмотрел на наглецов.

– Городские, – вздохнула старушка с корзиной недопроданных яиц. – Балуют.

– Наркота, – подтвердил знающий слесарь Дома престарелых.

– А хоть бы и ладно, – вздохнула кондукторша погодя. – Любовь, она и в транспорте любовь.

Арсений замер, чувствуя у щеки щеку и губы Риты.

– Тихо, – прошептала она.

Прошло с десяток минут тряски.

Вдруг страшно завыли сирены, автобус дернулся, остановился, и в нем поднялся шум и гам, налетели какие-то люди с лицами в противогазах и специальных глухих халатах и стали выволакивать пассажиров из транспорта, а сухой голос Колина объявил у открытой водительской двери:

– Господа, не переживайте. Не толкайтесь, рожи дурные. Учения управления чрезвычайной ситуации МЧС. Ведите себя на носилках достойно, перевязывайтесь тихо.

Пюди в противогазах выволокли географа и Риту на теряющуюся в сумраке дорогу. Два реанимобиля вращали огнями в полутьме, на носилки укладывали орущую и крестящуюся бабку и совали ей корзину яиц.

Кто-то заорал:

– Химическая атака! – Да нашли, нашли, – крикнул другой.

Грубые перчатки сунули в нос Арсения смоченную гадостью марлю, и остатки света погасли в его не вполне здоровых очах.

* * *

Шустрый Воробей целый день скакал по городу, как взмыленная лошадь. Хозяин квартирки, Арсений Фомич, прочно запропастился, и пришлось оставлять на ночевку возле его временами обездвиженной невесты прекрасно ответственного барабанщика и его социальную герлфренд Элоизу. Эти двое обессилевших от бодрости молодых людей с настоящим «сине-зеленым» спокойствием на лицах пытались спать на двух стульях, поставленных спинами друг к другу, положив голову один другому на плечо. Но невеста, погрузившаяся в огромную семейную трагедию, засыпала урывками, не ела, а только жадно пила воду и шумно и судорожно врывалась в туалет. И, временами, воздев пухленькие ручки, причитала:

– Срежу вены по любому.

– Подожгусь и гламурно спалю тут все.

– Я теперь по жизни шагая мумие.

– Где мама, барабанщик? Настучи ее сюда.

А Юлий, притащив и поправив здоровье прибора клейкой лентой, развлекал временно сдвинутую с жизненных позиций траурной дробью палочек и стихами:

– Хоть сжигает тебя грусть, охладело сердце пусть,

Не навеки это дело, смело ты поправишь тело.

И помчишься как-нибудь в трудный социальный путь.

И еще, развлекая в ужасе косящуюся невесту, бурчал, промеряя строевым шагом путь из угла комнаты в другой:

– Встань, товарищ раненый, под знамена, пламенный.

Сине– мы зеленый стяг развернем, невестин флаг.

В подвенечном та наряде все простит, идеи ради.

А также тормошил заторможенную, подталкивая к тарелке с хлебом и колбасой и к чашке дымящегося чая:

– Собирайся, милый друг в совокупности подруг, – верещал Юлий, подталкивая за спину Клодетту как бы к подруге Элоизе.

– Отправляемся на дело, засучив штанишки смело, позабыв стенаний круг.

– Что ж, нам жизнь отдать велела за народ комплект всех мук.