Прощай, Атлантида

– Да-да. Потому что нет его. Какой-нибудь еле видный ботаник. Какой-нибудь заторможенный географ, искатель Атлантид. Вот где ищи, – крикнула девица, выпятив грудь, – раз ты с дамой. Всегда в обществах один порядок.

– А такую видала, – вдруг сосед Воробья выхватил откуда-то из-под ног своих огромную пилу "болгарку" и поднял над головой. – Такая тебя устроит?

Весь зал зашелся в реве. Но ораторша спокойно продолжила:

– А теперь я вижу, куда отдам свою силу. На ваше и наше благо, потому что от этих жарких слов в моем теле расцветают анемоны любви и бактерии радости. Потому что нет у девушки больше счастья отдаться под флагами революционному зуду.

Тут случился опять дикий шум и неразбериха, а два средних школьника быстро смылись, потому что один, пошустрее, шепнул другому:

– Слышь, Балабейко, ты чего замер? Тикаем отсюдова. Училка наша ботаник еще словит. Видишь, красная, как зверь.

А тот пробормотал:

– Споймает – не споймает, выше крыши все равно не рыгнешь. Верно, Тюхтяй? – и нехотя поплелся следом.

В зале опустился смрад, и нечем стало дышать, потому что подвалила ранняя утренняя смена, загремели и запенились стекляшки, и молодой журналист последовал школьному примеру.

На улице он увидел оттирающего камзол от грязи барабанщика и спросил:

– А вирши вам кто подсунул?

Плотный паренек в сандалях поднял на Воробья полные слез глаза:

– Товарищ по партии одобрила, боевая подруга исполнительного секретаря. Она и лингвист тоже…Сам немножко написал, – смутился паренек.

– Сейчас все лингвисты, – уныло подтвердил Воробей.

Вышел он с собрания в препротивном духе, и ему захотелось домой, к семье, к добрым старым ласковым родителям-пенсионерам, в теплую комнату, где они наверняка сидят перед налитой ему тарелкой горохового супа и ждут. Но Воробей одернул себя, вспомнив напутствие декана, что у журналиста одна семья и одна любовница – газета. Ну, несколько любовниц, если одна не прокормит.

– Хотите еще на митинг? – вдруг спросил журналист барабанщика.

– Еще на один? – переспросил партиец. – Инструмент, вон, сломали. Ну, если вместе, пошли. Вы, что ли, тогда выступите?

По дороге, в разговоре, Воробей узнал, что барабанщик в последний год очень увлекся, будучи выпускником местного университета по кафедре муниципального построения и районной политологии, как раз сине-зеленым движением. Пьяные студенческие заварушки он посещать перестал, а, впрочем, и не посещал. На них маялся, потому что был с детства несколько тучен, хоть и не низок, и от природы не огромный спортсмен. Но среди новых товарищей по партии нашел заботу и даже душевную чуткость, подвижная партийная жизнь способствовала похуданию, а бить в барабан он научился и придумал сам. Потому что сине-зеленые идеи, теплые и человечные, требовали все же четкого ритма.

Новые знакомые, слегка поплутав, скоро добрались и до места. Это был подвал станции СЭС.

– А здесь кто собрались? – неуверенно поинтересовался барабанщик.

– Боеотряд, – кратко и сухо пояснил ему и сам ничего толком не ведающий Воробей.

Барабанщик поперхнулся, вдруг остановился и нагнулся застегивать сандаль.

– Да ладно, – успокоил журналист, глядя на тучного попутчика. – Смоемся, если что.

На входе их жестом остановил какой-то охранник, детина в странной униформе и с наколкой "Мать тебя не узнает" на руке.

– Приглашенные, или с какого отряда?

– Хохлымский кадетский сводный, – четко проверещал Воробей.

– А сам ты кто? – с подозрением оглядел стражник неказистого члена боеотряда.

– Снайпер-наводчик левого крыла, по поручению старшего прибыл, – не моргнув, доложил враль.

Стражник перевел взгляд на спутника Воробья, а потом уже и на барабан.

– Пройдитя, – пробурчал уже более мирно. – Припаздываете, – и опустил руку.

– Так откуда премся! – не удержался Воробей.

Внизу был обширный зал, предназначенный, видно, для каких-то анализов, и, ясно, что заполучить под сбор такое место было ох как не просто. Люди сидели тихо, все больше серьезные, среднего возраста и одеяния, все как один мужчины. Единственно, кого пораженные вновь прибывшие отметили, так это непонятно с чего оказавшегося здесь оратора из рабочей пивной Гафонова в белой длинной рубахе с подвязкой-шнурком, как раз и вещавшего:

– Семиты, узбеки и другие чернявые всосались. Негра доколь по медучилищам девок наших будет поганить. Желтая косоглазая заря подымается бусурмацкой тучей на задворках империи. Доколь? – и чуть покружил на узком пятачке, там, где за столом президиума, крытого черным сукном, сидели двое.

Гафонов раскинул руки в белых хламидах рукавов:

– Мы покамест держимся дисциплины с порядком. Мы покамест стройно с хоругвями в небесах слышим их оголтелые языки. Но придет предвозвестник Первомай, язычный праздник, и уж тогда " кого хочешь выбирай".

– Садись, – тихо сказал белобрысый высокий человек из президиума, по виду хорунжий или штабс-капитан, с серым мертвенно бледным лицом.

– Что? – не понял припадочный, собравшись еще покружить.

– Сядь, – тихо повторил из президиума.

И сам обратился с заявлением прямо с места: