Прощай, Атлантида

– Всех пообнимем, мирные люди.

Белых наливов в корзиночки сгрудим,

Чтобы потом нам в потьмах не рыдать,

Чтобы узнала сынов своих мать.

Охранник бросился было за охальниками, но вовремя спохватился и опять дернулся к посту, отчаянно жестикулируя и призывая товарища на помощь. Тот высунулся и выбрался чуть из арки, ворочая тангенту переговорника. А Воробей приготовился прыгнуть.

Тут девица учудила. Она без всякого толка и усилия нагнулась назад и сделала мостик, представив охранникам белые мячики колен, а Юлию прошипела:

– Стучи, Июлий. Трудно ведь.

Барабанщик мотанул головой, сгоняя видение:

– Если красавицу встретишь, товарищ,

Если глаза ты при том не ошпаришь,

Помни навеки, природы венец:

Мы человеки, в любви наш конец.

Тут уж не выдержал и сторож. Он засучил форменку, обнажая наколотую сентенцию, и бросился на барабанщика, повалил его в грязь и стал барабаном угощать устроившего перед солидным заведением посмешище по голове. И второй на секунду выкинулся инстинктивно помогать, видя привычный мордобой. Но тут же вернулся на пост, охорашивая красивую форму. Этого, однако, времени было достаточно, и Воробей просклизнул внутрь.

Молодежный же активист с помощью визжащей товарки еле вырвался из лап распоясавшегося громилы и уже далеко в стороне, на скамеечке, немного скуля, зализывал раны. Элоиза протирала их замызганным помадой несвежим послюнявленным носовым платком и тихо приговаривала:

– Что ж, Июлий. Такая наша судьба, бабья. Не побьют, так и не полюбит никто.

На что барабанщик тихо прошептал, услышав почти только сам:

– Вот и прервалася дробь самурая,

Пал ты, парнишка, в любви пригорая.

Серые очи мальчонку сгубили,

Пегие кудри вдохнуть он не в силе.

* * *

С утра в каморку залез солнечный заяц и лизнул Полозкова в нос. Потом на ухо села муха и шепнула добрым крепостным дядькой:

" Вставай, барин, Здесь не постоялый двор, а учреждение всежки".

Арсений муху согнал и увидел лучшую половину лейтенанта Зырикова, открыл другой, и увидел верхнюю, тормошащую заключенному плечо.

– На выход и получение личных вещей, – строго произнес лейтенант. – Вы больше не задерживаетесь.

Выдав старушкино фибровое хозяйство, офицер спросил:

– Содержимое проверять на предмет наличия станете?

– Нет, я вам верю, – отнекнулся географ, судорожно давя зевоту.

– А я Вам уже нет, – сухо информировал лейтенант. – Кажется, за Вас внесен майору личный залог. Нас как учили в училище: если временно споткнувшегося встречает дождь и ветер – он исправимый, а если роза с хазы – вопрос.

На пороге учреждения Арсений зажмурился под ударом солнечной иглотерапии, а, разлепив глаза и слезы, увидел остроносую тупозадую зеленую машину, а перед машиной Риту в темных очках и сиреневом плаще, с лицом темным и глухим.

– Иди-иди, придурок. Хоть бандюгу одного поймай. А то на педагогов насел. Я тебя еще на воду выведу.

И только тут Полозков понял, к кому относилась подобная эскапада: лейтенант только крякнул и скрылся за дверьми.

– Ну? – спросила Рита.

– А как ты меня нашла? – нашелся Сеня.

– Ты лучше бы спросил, как это я тебя потеряла. – сухо парировала "роза с хазы" и сняла очки.

– Глаза разные, – улыбнулся Сеня.

– Что. Что?

– Разные, один синий, другой зеленый с огоньком.

– Однако! – возмутилась женщина, водрузила обратно очки и широко распахнула заднюю дверь. – Я тебе не такси. Не совсем ты зрением выздровел.

– Заработала? – ткнул Сеня в дорогой агрегат.

– Нет. Ты подарил. Ты мне, Полозков, ничего рассказать не хочешь?

– Да ничего, в общем.

– Это почему?

– Пока не понимаю, хочу сам хоть что-то сообразить. Пойму – все расскажу.

– Едем в контору. Там и рассказывай. Только вот что, – обернулась. – Будь ты хоть чуть скромнее, Пинкертон. Дура я, дура, – и вдавила газ.

Дорогу от глухого пригорода до центра пролетели вмиг и молча и затормозили перед в гранит убранным мощным зданием.

– Здесь трудишься? – ввернул, выбираясь из машины, Арсений. – В "Гудбанке"?

– Библиотекарем, – отрезала Маргарита. – Что же ты, первопроходец, с бабой Феней чай не остался пить, с вишневым? Так и сгинуть, что сплюнуть. А я потом угрызениями мучайся и на безымянной могилке рыдай, вырывая власы уж не такие густые. Дура. Ведь сказала себе – не связывайся больше с этим.

Прибывшие прошли арку и вестибюль, где двое бугаев нервно отдали паре подобие чести, миновали несколько коридоров, из которых виднелись помещения со стрекочущими принтерами и сотрудниками, а потом вступили в задавленную аляповатым ковром залу, где их встретил поднявшийся из-за единственного стола сухопарый гражданин в сером стальном костюме и с улыбкой гребца на старте. Его Арсений уже мельком видел в больнице перед выпиской.