Прощай, Атлантида

– В прекрасный день рождения юной супруги нашего юридической крыши Павлова Теодор Федорыча позвольте от деятелей нового капитала, сросшего с народом, капитанов и адмиралов набирающей индустрии социального равенства и т. д. преподнести подарок. Он, подарочек этот, – кому? Отвечу – нашему великому проходцу управления и областной теперь почти голове, хоть и с ненужной буквой и.о. Почему? – спросите. Отвечу. И.о. скоро не будет, будет одна и. – идинственный, и одна о. – облеченный ответственный, и адмирал области поведет его капитанов в дальний поход под стягом. Каждый наш день здесь мы приветствуем радетеля и заступника. Не будь его, не подай бог, чур-чур меня, кто бы мы тут были? Никто, мусор от пенси-колы. Он наш всегда, и наравне с именинницей, теперь ему наш сувенир.

И Евграф дернул за покрывало. Оно съехало, и ахнувшая публика увидела бронзового монстра в виде бога торговли Меркурия, но отсидевшего пол века в турецкой зоне – с откляченной ногой, держащего впереди-вверху подобие руки, а в руке сияло что-то прекрасное и волшебное.

– Чего это? – испуганно спросил вице. – Оригинальное, однако.

– Это бог удачи меркур, бежит по делам губернии, – деловито пояснил Евграф, – изделие нашего выдающего скульптора эпохи, только кончившего здесь вчера гастроль. Сам не успел представить, срочно отъехал зарубежную Ниццу примерять к ихней ривьере монумент нашему кинорежиссерству в сто саженей. А это, – ткнул Евграф в поднятую и сияющую лапу монстра, – яйцо. Самого Фаберже яйцо в натуральном размере.

– Не вареном? – крикнул шутник из зала.

– Натурально. Стоит сколько никто даже не спрашивает, промышленность не проколется. Глядите, сияет. Это вам не рубиновые звезды. Два яйца американская старуха миллионерша отдавала только парой. Вот и взяли.

– А второе где? – подозрительно спросил и.о.

– В том то и сувенир, – довольный, хрюкнул Евграф. – Второе, где и положено ему быть – прошу заглянуть меркуру под круп, очень даже крепко сами подмотали проволокой, висит, где и положено, – и Евграф пригнулся и пригласил желающих убедиться в яйце. – Вот, взяли по случаю для возврата на родные просторы, тут и пригодилось. Поздравляем вас сердечно и живите же Вы вечно, – закончил он.

– И таких же этих снизу, – крикнул дурак из зала, кажется какой-то мелкий говнюк тохтамышский руководитель.

Плюнулись скрипом скрипки. Обнялись и крепко с минуту лобызались и тискались вице и красный, потный директор.

– Есть еще приветствия и подарки? – конфузливо вылез элекрический начальник.

– Вот еще, не знаю чего имениннице, – референт вынес и устаноновил на подиум крупный, с мелкий телеприемник, картонный короб.

– От кого? – строго спросил ведущий, а тетера с любопытства и некоторого ожесточения, опасаясь, что передарят не ей, выползла к ящику и начала ощупывать его руками, как в юности Павлова.

– Из банка прислали. От "Гудбанка".

Толпа шарахнулась, все отшатнулись. Бухгалтер окончательно, поняв это последнее, скрылся под стол. В зал беззвучно рухнула мертвенно-бледная тишина.

– Сапер какой есть? – напряженно спросил главный энергоначальник. – Кто в проводах бельмесит?

– Муля, руками не трогай, – панически завопил Павлов.

– А чем трогать? – наивно спросила тупая тетера.

Забегали, засуетились люди в униформе.

– Спокойствие, – возвестил электрик. – Вызван робот ищейка, о прошлый раз петарду внутрях модного именинника сыскал. Всем не шевелиться на местах, приборами не звенеть. Разрешается по стопке, не более.

К ящику вышел робот-ищейка. Это был майор Чумачемко. Он обнюхал ящик, обняв и встав на задние лапы, приложил к нему со всех сторон ухо, поводил над ним ладонями, закрыв глаза, и, вдруг, перекрестившись, со страшным криком: " Эх, пропадай, служба-дура!" рванул за заветную ленточку. Зал ахнул и рухнул на пол.

Створки короба раскрылись, и из него одна за другой стали выползать, а потом вылетать и кружить по залу, порхать и резвиться красивейшие черные, сиреневые и темно-зеленые бразильские траурники-бабочки. Их было, наверное, с полсотни или сотню, и чудилось, что ни на одной из них орнамент на крыльях не был природой повторен. Зал завореженно следил за вылетом летка.

– Красотина, – выдохнула тетера, – Куда этой Фаберже! Моль, только в размере. Шторы пожрут, – сообщила она в зал.

– Ну вот, – подвел итог происшествию ведущий. – А вы попрятались от своего счастья.

– Мы им к дню крылатый сифилис пошлем и кур с птичьей холерой, – крикнул перенесший страшные минуты вице и нервно захохотал.

Захохотал и зал, и задвигался.

– Танцы, – объявил ведущий. – Взаимные беседы-междусобойчики, фуршеты, кушанья, разносолы.

И празднество потащилось дальше. Трижды, ближе к его завершению, когда географ не бродил, тыкаясь в двери и пытаясь найти ориентацию в доме, а сидел напротив упавшего в свиное заливное бухгалтера, к нему подходили люди с одним вопросом. Подошел Павлов, тяжело сел рядом и, думая о другом, спросил:

– Вы, Арсений Фомич, домой по-родственному не езжайте. Как свой, как бы. Где будете, поближе к запретному плоду, или как обычный пока рядовой гость?