Прощай, Берлин

Просыпаюсь я рано и в пижаме выхожу посидеть на веранде. На поля ложатся огромные тени от леса. Птицы заливаются на всю окрестность с такой сверхъестественной силой, словно звенит будильник. Березы клонятся к изрытой колеями песчаной проселочной дороге. Нежная гряда облаков проплывает над деревьями вдоль озера. Человек с велосипедом наблюдает за лошадью, пасущейся на пятачке травы возле тропинки. Хозяин хочет развязать путы, тянет лошадь обеими руками, но она уперлась и не дается. А вот пожилая женщина в наброшенной на плечи шали идет на прогулку с маленьким мальчиком. Мальчик одет в темный матросский костюм, он очень бледен, шея чем-то завязана. Вскоре они поворачивают обратно. Велосипедист проезжает мимо и что-то кричит человеку с лошадью. Голос его звучит звонко, но в утренней тишине слов не разобрать. Орет петух. Слышится скрип проезжающего мимо велосипеда. На белом столе и стульях садовой беседки сверкает роса, капли падают с тяжелой сирени. Кричит еще один петух, все ближе и громче. Мне кажется, я слышу шум моря или звон далеких колоколов.

Деревня прячется в лесу, раскинувшись влево и вверх. Она почти полностью состоит из пансионов, выстроенных в разнообразных стилях приморской архитектуры: псевдомавританском, старобаварском, под Тадж-Махал и в стиле кукольных домиков рококо с белыми узорчатыми балкончиками. За лесом начинается море. К нему можно подойти, минуя деревню по зигзагообразной тропинке, которая стремительно выводит вас на край песчаного утеса; за ним тянется пляж, а теплое и мелкое Балтийское море плещет почти у ваших ног. Эта часть бухты совсем пустынная, официальный пляж расположен за мысом. Белые, луковичной формы купола ресторана «Стрэнд» в Баабе в километре отсюда дрожат, мрея в волнах зноя.

В лесах водятся кролики, косули и гадюки. Вчера утром я видел, как борзая погналась за косулей, пересекла поле и скрылась за деревьями. Собака не могла нагнать ее, хотя казалось, она бежала быстрее, длинными грациозными прыжками, а косуля мчалась, совершая дикие дерганые движения, словно взбесившееся пианино.

Кроме меня, в доме живут еще два человека. Один из них – англичанин по имени Питер Уилкинсон, мой ровесник. Другой – немецкий рабочий из Берлина по имени Отто Новак. Ему шестнадцать или семнадцать лет.

Питер, как я уже называю его (в первый же вечер мы изрядно напились и стали друзьями), – худой, щуплый и нервный. Он носит очки в роговой оправе. Когда он нервничает, то, сцепив руки, зажимает их между коленями. На висках у него проступают вены. Он весь трясется от клокочущего нервного смеха до тех пор, пока Отто не вскрикивает с раздражением: «Mensch, reg Dich bloss nicht so auf!»[8]

Лицо Отто смахивает на переспелый персик. Волосы прекрасные и густые, растут низко надо лбом. Маленькие сияющие глаза полны лукавства, а улыбка – широкая, обезоруживающая и слишком невинная, чтобы быть искренней. Когда он усмехается, на цветущих, персиковых щеках появляются две большие ямочки. В настоящее время он усердно заискивает передо мной: льстит, смеется моим шуткам, не пропускает случая понимающе и хитро подмигнуть. Думаю, он смотрит на меня как на потенциального союзника в его распрях с Питером.

Сегодня утром мы все вместе купались. Питер и Отто занялись строительством большой крепости из песка. Я лежал, глядя, как яростно трудится Питер, радуясь поблескиванию песка; он свирепо разрывал его своей детской лопаткой, точно каторжник в кандалах под присмотром вооруженной охраны. За все долгое жаркое утро он ни разу не присел. Они с Отто плавали, копали, боролись, бегали наперегонки, играли на песке в футбол. Питер – тощий, но жилистый парень. В играх с Отто он держится одним чудовищным усилием воли. Воля Питера противостоит телу Отто. Отто – это его тело, Питер – одна голова. Отто двигается гибко, легко, в его движениях сквозит дикарская, неосознанная грация жестокого, красивого зверя. Питер подгоняет свое жесткое неповоротливое тело кнутом безжалостной воли.

Отто вызывающе самонадеян. Питер купил ему эспандер, и он упражняется с ним в любое время дня и ночи. Как-то после ланча, разыскивая Питера, я заглянул в их спальню, где и обнаружил Отто, в полном одиночестве сражающегося перед зеркалом с эспандером. Ни дать ни взять Лаокоон.

– Смотри, Кристоф! – выдохнул он. – Видишь, я могу их сжать. Все пять пружин!

У Отто действительно для его возраста превосходно развитые плечи и грудь – но тело все-таки несколько непропорционально.

Красивые мужественные линии торса конусом сходят к нелепым маленьким ягодицам и тощим мальчишечьим ногам. А ежедневные сражения с эспандером еще больше увеличивают диспропорцию.

В тот вечер Отто перегрелся на солнце и рано завалился спать из-за головной боли. Мы с Питером отправились в деревню вдвоем. В баварском кафе, где оркестр производил адский шум, Питер весь вечер кричал мне в ухо, рассказывая историю своей жизни.