Прощай, детка, прощай

Он взглянул на меня через плечо снизу вверх, увидел нацеленный на голову пистолет, крепко зажмурился и отвернулся, крепко стиснув окровавленной рукой арбалет.

Я выстрелил ему в затылок и пошел по комнате. Звенела катящаяся по полу гильза, потом послышался глухой удар упавшего тела. Оказавшись в спальне, я свернул налево, подошел к железной двери и один за другим открыл засовы.

— Роберта, — сказал я. — Ты еще тут? Ты меня слышишь? Сейчас я убью тебя, Роберта.

Я открыл последний засов и распахнул дверь. Прямо мне в лицо смотрело дуло дробовика.

Реми Бруссард опустил ствол. У него под ногами на ступенях лицом вниз лежала Роберта Третт с овальным темно-красным пятном размером с тарелку посередине спины.

Бруссард ухватился за перила лестницы. Пот, как теплый дождь, катился у него по лбу.

— Пришлось взорвать замок на пристройке. Прошел через подвал, — сказал он. — Прости, что так поздно.

Я кивнул.

— Там чисто? — Он глубоко вздохнул и внимательно посмотрел на меня своими темными глазами.

— Да. — Я прочистил горло. — Корвин Орл мертв.

— Сэмюэл Пьетро, — сказал он.

Я кивнул.

— Да, — сказал я. — По-моему, это Сэмюэл Пьетро. — Я посмотрел вниз на свой пистолет. Он дергался у меня в руке. Дрожь волнами пробегала по всему телу. Я посмотрел на Бруссарда и почувствовал, как теплые ручейки снова потекли у меня из глаз.

— Трудно, — успел проговорить я, и судорога перехватила мне горло, — сказать.

Бруссард кивнул. Я заметил, что он тоже плачет.

— В подвале, — сказал он.

— Что?

— Скелеты, — сказал он. — Два. Детские.

— Не знаю, как на это реагировать, — сказал я каким-то не своим голосом.

— Я тоже, — сказал он, посмотрел на труп Роберты Третт, приставил дробовик к ее затылку и положил палец на спуск.

Я думал, он разнесет ее безжизненные мозги по всей лестнице.

Немного погодя он поднял ствол, вздохнул, поднял ногу, поставил ступню аккуратно ей на макушку и толкнул тело вниз по лестнице.

Так нас и застали полицейские Квинси: им навстречу съезжал по ступенькам лестницы огромный труп Роберты Третт, а двое мужчин, стоя наверху, рыдали как дети. Почему-то ни тот ни другой не допускал, что мир, в котором мы живем, может быть настолько плох.

26

Потребовалось двадцать часов, чтобы установить, что обнаруженное в ванне тело — Сэмюэл Пьетро. Третты и Корвин Орл так поработали ножом над его лицом, что единственным надежным способом идентифицировать труп оказались стоматологические данные. Один из журналистов «Новостей», видимо получив наводку, позвонил Гэбриел Пьетро до того, как с ней связалась полиция, и попросил сделать заявление по поводу смерти сына. Женщине стало плохо.

К моменту обнаружения Сэмюэл Пьетро был мертв уже сорок пять минут. Медицинская экспертиза установила, что со времени похищения его многократно насиловали, хлестали по спине, ягодицам и ногам, наручники надевали так, что мягкие ткани вокруг запястий были истерты до костей. Кормили только картофельными чипсами и «фритос», пить давали пиво.

Меньше чем за час до нашего появления в доме Треттов либо Корвин Орл, либо кто-то из Треттов, либо они оба, либо все трое — теперь это уже, черт возьми, не узнать, да и какая, в сущности, разница? — закололи мальчика ножом в сердце, а потом перерезали горло.

Утро и большую часть дня я провел в нашем тесном офисе, расположенном в колокольне церкви Святого Варфоломея, чувствуя на себе тяжесть окружающего здания, шпиль которого тянется к небесам. Я смотрел в окно. Пытался думать. Пил холодный кофе и сидел, чувствуя тихое тиканье у себя в груди, в голове.

Лодыжке Энджи накануне вечером придали правильное положение и зафиксировали гипсом в отделении экстренной помощи Медицинского центра Новой Англии. Утром я еще только просыпался, а она взяла такси и поехала к своему врачу, чтобы показать, как наложили гипс, и узнать, чего ждать после его снятия.

Я зашел в церковь, сел в полумраке, пахнущем ладаном и хризантемами, на переднюю скамью, встретил пристальный взгляд нескольких святых, смотревших на меня из витражей глазами, формой напоминавшими драгоценные камни, посмотрел на огоньки свечек, мерцавших за алтарным ограждением из красного дерева. Я думал: зачем надо было ребенку в восемь лет испытать на себе все самое ужасное, что только есть в этой жизни?

Я поднял взгляд на Иисуса, державшего раскрытые ладони над золотой скинией.

— В восемь лет, — прошептал я. — Объясни зачем?

Я не могу.

Не можешь или не объяснишь?

Нет ответа. С лучшими из них Господь может помолчать.

Ты позволяешь явиться в этот мир ребенку, даешь ему восемь лет жизни. Позволяешь, чтобы его похитили, две недели, триста тридцать часов, девятнадцать тысяч восемьсот долгих минут пытали, морили голодом, насиловали. И затем последнее, что он видит, — лица чудовищ, которые пронзают сталью ему сердце, срезают с лица плоть и перерезают горло в ванне. К чему все это?

— К чему ты все это устроил? — громко спросил я. Гулкое эхо отразилось от каменных стен.

Тишина.

— Зачем? — прошептал я.

Опять тишина.

— Нет ответа, будь он проклят. Так, что ль?

Не богохульствуй. Ты в церкви.