Прощай, детка, прощай

— Ну, я забрал его к себе. Ребят, которые подделывали в свое время документы, я знал достаточно. Заплатил одному. У моего сына есть свидетельство о рождении, в нем значится моя фамилия. Медицинские документы жены о перетяжке фаллопиевых труб уничтожили, вместо них написали новые, в которых указано, что она согласилась на эту процедуру после рождения нашего сына, Николса. Так что оставалось только продержаться эти последние несколько месяцев и выйти на пенсию. Уехали бы из штата, нашел бы я себе какую-нибудь работенку для отставных вояк, типа консультанта по безопасности, и воспитывал бы ребенка. И был бы очень, очень счастлив.

Я посмотрел на свои ботинки.

— Она даже заявление о пропаже не подала, — сказал Бруссард.

— Кто?

— Наркоманка, биологическая мать моего сына. Даже не искала его. Я ее знаю. Долгое время подумывал снести ей башку просто для порядка. Не снес. И она даже не искала своего ребенка.

Я поднял голову и взглянул ему в лицо. В нем была и гордость, и гнев, и печаль от того, что ему довелось увидеть, заглянув в глубины нашей жизни.

— Мне нужна Аманда, — сказал я. — И все.

— Зачем?

— Работа у меня такая, Реми. Меня наняли, чтобы я ее нашел.

— А меня наняли, чтобы служить и защищать, мать твою. Ты понимаешь, что это значит? Я присягу давал. Служить и защищать. И я служил и защищал. И защитил нескольких детей. Я им служил. Благодаря мне у них теперь есть дом.

— Скольких? — спросил я. — Сколько их было?

Он погрозил мне окровавленным пальцем:

— Нет-нет-нет.

Голова его вдруг дернулась назад, и тело — он сидел прислонившись к вентиляционной шахте — напряглось. Левой пяткой он ударил в гравий, рот в беззвучном крике раскрылся.

Я бросился к нему и стал рядом на колени. Но что я мог поделать? Только наблюдать.

Через несколько секунд он расслабился, глаза закрылись, стало слышно дыхание.

— Реми.

Он с трудом открыл один глаз.

— Я пока тут, — невнятно проговорил он. И снова поднял все тот же палец. — Знаешь, Кензи, везучий ты, сукин сын.

— Почему?

Он улыбнулся.

— Не слышал?

— Что?

— Юджин Торрел умер на прошлой неделе.

— Кто это?.. — Я, слегка отстранившись, посмотрел на него. Улыбка стала шире, и я понял, кого он имел в виду: Юджина — того самого парнишку, который видел, как мы убили Мариона Сосиа.

— На нож налетел в Броктоне из-за какой-то бабы. — Бруссард снова закрыл глаза, улыбка померкла, сохранившись только на одной стороне лица. — Очень тебе повезло. Теперь ничего на тебя нет, кроме бесполезных показаний мертвеца-неудачника.

— Реми.

Глаза его широко раскрылись, пистолет выпал на гравий. Он было наклонил голову, собираясь поднять оружие, но рука так и осталась лежать на коленях.

— Давай, старина. Сделай что-нибудь перед смертью. На тебе немало чужой крови.

— Знаю, — с трудом проговорил он. — Кимми и Дэвид. Ты небось даже не подозревал.

— Мысль об этом донимала меня последние сутки, — сказал я. — Это вы с Пулом?

Он едва кивнул и снова прислонил затылок к вентиляционной шахте.

— Не с Пулом. С Паскуале. Пул не любил стрелять. Тут он черту провел и не переступал. Не оскорбляй его память.

— Но Паскуале ведь не было у карьера в тот вечер.

— Он рядом был. Кто, по-твоему, уложил Роговски в Каннингемском парке?

— Но Паскуале не успел бы оказаться по другую сторону карьера и убить Маллена и Гутиерреса.

Бруссард пожал плечами.

— Кстати, почему Паскуале было просто не убить Буббу?

Он нахмурился:

— Старина, мы убиваем только тех, кто представляет для нас непосредственную угрозу. Роговски ни хрена не знал, мы оставили ему жизнь. Ты — тоже. Думаешь, я не мог попасть в тебя с другой стороны карьера в тот вечер? Нет, Маллен и Гутиеррес представляли реальную угрозу. А также Малыш Дэвид, Ликански и, к сожалению, Кимми.

— Не забудь про Лайонела.

Бруссард нахмурился еще сильнее.

— Я не хотел убивать Лайонела. Никогда. Мне казалось, это будет плохая игра. Кое-кто испугался.

— Кто?

Бруссард коротко хрипло усмехнулся, на губах у него выступила кровь. Он закрыл глаза.

— Ты помни: Пул не любил стрелять. Не надо плохо о нем, о покойнике.

Возможно, Бруссард водил меня за нос, но — к чему? Если Фараона Гутиерреса и Криса Маллена убил не Пул, кое-что предстояло переосмыслить.

— А та кукла? — Я слегка похлопал его по руке, — и он открыл один глаз. — А лоскут футболки Аманды на стене карьера?

— Это — я. — Он облизал губы и закрыл глаз. — Я, я, я. Все я.

— Нет, для тебя это слишком. Черт, ты не настолько умен.

Он покачал головой:

— Ты это серьезно?

— Серьезно, — сказал я.

Он вдруг открыл оба глаза, взгляд был ясный и осмысленный.

— Подвинься-ка налево, Кензи. Дай взглянуть на город.

Я сделал, как он просил. Бруссард посмотрел на горизонт, улыбнулся огонькам, мерцающим на площадях, мигающим красным погодным буям и радиопередатчикам.

— Красиво, — сказал он. — Знаешь что?

— Что?

— Очень люблю детей, — сказал он так просто, так мягко.