Прощай, детка, прощай

— Конечно нет, — сказал я. — Но вот Аманда…

— Наш ребенок будет не Аманда.

— Откуда нам знать?

— Потому что мы не будем воровать у наркодилеров, и им не придется забирать у нас ребенка, чтобы вернуть свои деньги.

— Дети каждый день исчезают по куда менее серьезным причинам, сама прекрасно знаешь. Исчезают, потому что шли в школу и оказались в неподходящее время на неподходящем углу или потерялись, когда ходили с родителями по крупному универмагу. И они погибают, Энджи. Погибают.

Слеза упала ей на грудь и через мгновение скатилась через сосок и, уже успев остыть, холодной капнула мне на грудь.

— Знаю, — сказала она. — Но будь, что будет, я хочу от тебя ребенка. Не сегодня, может быть, даже не на будущий год. Но я хочу. Хочу произвести из своего тела нечто прекрасное, что будет как мы, но в то же время совершенно не похоже на нас.

— Хочешь ребенка.

Она покачала головой.

— Хочу ребенка от тебя.

Мы незаметно заснули.

По крайней мере, я. Но через несколько минут я проснулся, и оказалось, что Энджи нет. Я встал, прошел по темной квартире на кухню и нашел ее там за столом у окна. Через жалюзи на голое тело падали полоски лунного света.

Перед ней на столе лежали блокнот и папка с материалами об Аманде. Энджи посмотрела на меня и сказала:

— В живых они ее не оставят.

— Сыр и Маллен?

Она кивнула.

— Это было бы глупо. Они должны ее убить.

— Но ведь не убили пока.

— Откуда нам знать? И даже если действительно не убили, сохранят ей жизнь, пока не получат деньги. На всякий случай. Но потом им придется ее убить. Она все-таки много видела.

Я кивнул.

— Ты с таким ведь уже сталкивался? — спросила она.

— Да.

— Так завтра вечером?

— Я считаю, они оставят нам труп.

Энджи закурила, и ее лицо на мгновение осветилось пламенем зажигалки.

— И ты можешь с этим жить?

— Нет. — Я сел за стол рядом, положил руку ей на плечо и, ощущая нашу наготу, поймал себя на мыслях о власти, заключенной в наших телах, этой возможной третьей жизни, витавшей, как дух, между ее и моей голой кожей.

— Бубба? — спросила она.

— Конечно.

— Пулу и Бруссарду это не понравится.

— Потому-то и не надо им говорить, что он в игре.

— Если к моменту нашего появления в каменоломне Аманда будет все еще жива, мы сможем найти ее или хотя бы узнать, где она находится…

— Тогда Бубба положит любого, кто ее сторожит. Положит, как мешок с дерьмом, и исчезнет в ночи.

Она улыбнулась.

— Хочешь, позвоню ему?

Я подтолкнул к ней телефон.

— Сделай одолжение.

Набирая номер, она скрестила ноги, потом поднесла трубку к уху и наклонила к ней голову.

— Эй, воротила, — сказала Энджи, — не выйдешь сыграть завтра вечером?

Она некоторое время послушала, улыбка на лице стала шире.

— Если крупно повезет, даже застрелишь кого-нибудь.

17

У майора Джона Демпси из полицейского управления штата Массачусетс было широкое, как блин, ирландское лицо и настороженные, слегка выпученные глаза филина. Он даже и моргал, как филин. Внезапное сокращение мышц вызывало смыкание век, и в этом состоянии они оставались на десятую долю секунды дольше, чем бывает у большинства людей, потом поднимались, как жалюзи на окнах, и скрывались в глазницах. Как и у большинства полицейских, состоящих на службе штата, с которыми мне доводилось встречаться, позвоночник у него, казалось, представлял собой свинцовую трубку, а губы были бледны и очень тонки. На плоскость его бледного лица их будто бы нанесли жестким карандашом. Руки сливочно-белого цвета, пальцы длинные и женственные, ногти обработаны и гладкие, как ребро пятицентовой монеты. Но руками женственные черты в нем и ограничивались. Все остальное, казалось, состояло из глинистого сланца, и его худощавая фигура была настолько тверда и лишена жира, что, если бы он упал с подиума, наверняка разбился бы на кусочки.

Форма полицейских нашего штата, и особенно у высших чинов, всегда вызывала у меня тревожные ассоциации. Есть что-то агрессивно-тевтонское во всей этой начищенной, поблескивающей коже, явно выраженных эполетах и сверкающих серебром металлических деталях амуниции, в твердой полоске офицерского походного ремня, проходящего на груди от правого плеча к левому подреберью, в лишней четверти дюйма роста, добавленной тульей фуражки, надвинутой на лоб так, что козырек прикрывает глаза.

Городские же полицейские напоминают мне рядовых в старых фильмах про войну. Так и кажется, что, независимо от того, насколько аккуратно они одеты, от ползанья на животах по нормандскому берегу с промокшими сигарами в зубах и грязевыми потоками, струящимися по спинам, их отделяет всего один шаг. Но стоит взглянуть на типичных полицейских, состоящих на службе штата, — сжатые челюсти и надменно задранный подбородок, солнце сияет во всех этих металлических штуках, назначение которых блистать, — так сразу и вижу их идущими гусиным шагом по осенним улицам Варшавы году этак в тридцать девятом.