Прощай генерал… прости!

Взрывники торопились выровнять склоны, убирая ненужные и опасные препятствия, новые «артиллеристы» пуляли снежными зарядами в будущую трассу, очертания которой уже явно просматривались, иностранные специалисты по разметкам и обслуживанию горнолыжных спусков, что называется, без сна и отдыха трудились, превращая горный склон в спортивное сооружение мирового уровня. И теперь, поскольку апрель уже стоял на дворе, а когда президент объявит о своем отпуске, никто твердо сказать не мог, каждый час был на вес золота. И контроль — тоже. Вот и летел губернатор к своему детищу, чтобы убедиться в том, что оно не рождается уродцем, что господа специалисты не подведут, что, наконец, слово, данное генералом самому президенту, не станет очередной «кремлевской шуткой» — горькой, в сущности, шуткой, которая в последние десятилетия мало у кого в стране вызывает даже подобие улыбки. А чего, в самом деле, улыбаться-то, если, по идее, смеяться и шутить над собой может либо сытый и благополучный человек, либо сукин сын, который, как говорится, «ради красного словца не пожалеет и отца». Разумеется, об эстрадных лицах, весело и отчаянно шпигующих широкую публику раскаленными жалами собственных острот относительно российской дурости и безнравственности, речь не идет, поскольку тут, в общем-то, не столько точка зрения, сколько чистый заработок. А хлеб насущный всяк добывает как может…

Но все это были не те мысли, на которых следовало сосредоточиться. Разве что фон, давно и в деталях известный губернатору. А мучило его в данный момент что-то другое, совсем не связанное с этим — будь он трижды неладен! — саянским горнолыжным курортом. И не с обещанием, данным сгоряча, это следовало тоже признать, президенту. Опять же, и дикие скальные изломы, проплывающие за иллюминаторами, ничем не намекали на какие-то грядущие дела. Горы— и горы… И в Афганистане они были, и в Чечне, где пришлось налаживать мирный процесс. Причем напрочь отринув любые политические мотивы и сообразуясь исключительно с велением собственной совести. Ах, как его потом костерили! Но он предпочитал поступать в жизни так, как подсказывала ему даже и не обстановка, и не окружающие его люди, а совесть. Да ведь кто ж нынче-то живет у нас по совести?! Оттого, видать, и непонятны ее проявления… Нет, пожалуй, тут он не прав: они-то как раз понятны и потому особенно ненавистны, вот так будет вернее…

Совесть… Ну конечно же вспомнилось! Хотя он и не забывал, просто необходимое решение, по целому ряду причин, приходилось до поры откладывать. Как это делаешь в жизни с дорогими тебе, но не горящими в данный момент проблемами. Это примерно то же самое, что встреча с закадычным другом. Оба заняты, далеко друг от друга, редко когда услышишь голос по телефону и тут же даешь себе и ему обещание встретиться, свидеться при первой же возможности. Но она все не наступает, эта самая возможность, напротив, черт-те откуда наваливаются на плечи более неотложные дела, и ты подчиняешься текучке, пока однажды не получаешь известие, которое в буквальном смысле сбивает тебя с ног. А дружок-то твой закадычный, оказывается, приказал долго жить… И вот тогда, винясь и зная, что прощения тебе уже не будет, ты мчишься на другой край света, чтобы отдать другу последнее, что в твоих силах, — бросить горсть земли на крышку его гроба, уже опущенного в могилу. А после, стоя рядом с такими же, как и ты, верными его друзьями, вы все вместе даете друг другу клятву видеться, не забывать, плевать иной раз на все дела, ибо нет ничего на свете дороже и важнее… Ну да, дружбы, чего же еще?.. И вы разъезжаетесь, и история повторяется, но уже со следующим из вас… и так далее…

Но в данном случае речь, если бы она действительно шла, касалась не друзей, а того человека, с которым у Орлова всего-то и была одна встреча, во время которой они, как ни странно, не сумели найти общего языка. Видимо, в душе Алексея Александровича превалировала в тот момент эйфория от выигранных губернаторских гонок, а писатель-фронтовик, к которому приехал в гости генерал, не испытывал ничего даже отдаленно напоминавшего это его внутреннее возбуждение. И у него были на то веские причины. Но понял это генерал по прошествии времени, и только после того, как общественность края похоронила того писателя. Петрович, так он разрешил по-домашнему, по-дружески называть себя Алексею Александровичу, несмотря на то что их разделяли более двух десятков лет, мучился всю свою достаточно долгую жизнь теми же заботами, что не давали покоя и генералу. Совесть, будь она неладна! И в этом было их общее, а все остальное — разъединяло. Чего теперь вспоминать? Один — генерал, другой — всю дорогу рядовой, окопник… Полярно противоположные взгляды на вещи. Взаимоисключающие оценки событий, явлений, людей. Генерал — до мозга костей человек военный и оставивший армию сугубо вынужденно, а писатель — потомственный крестьянин, из детей раскулаченных мужиков, принимающий войну как отвратительную необходимость. Где ж им было найти общие точки соприкосновения?