Прощай генерал… прости!

— Ну, по правде говоря, на любого громкого политика всегда найдется компрометирующий материал, который тот хотел бы скрыть. В чем обычно обвиняют того, в чьих руках находится власть? В злоупотреблении ею. Другими словами, в вещах чаще всего недоказуемых, но тем не менее грязных, искажающих облик человека. Взятки? Естественно. Доказать уже невозможно, зато облить грязью — в самый раз. Коррупция? Ну тут, сами понимаете, вообще ничего доказывать не надо. Если общество пронизано ею, будто метастазами, как мог бы избежать подобного соблазна губернатор? Добавьте сюда какие-нибудь мифические счета в заграничных банках… Приплюсуйте постоянное участие в непристойных тайных оргиях, свидетели которым немедленно найдутся и распишут свои впечатления так, что мало не покажется… Вам этого разве недостаточно?

— Категорически с вами не согласен, уважаемый Игорь Иосифович. Этаким образом можно ведь и о нас с вами. Да и любого, в сущности. Ну и что?

— А если вам обещают — и не просто какие-то там бандиты-недоноски, а вполне респектабельные, серьезные люди — вылить полный ушат на газетные полосы? И делать это в дальнейшем постоянно и методично, чтобы уж ни у кого не оставалось сомнения, что люди имели дело не с глубоко порядочным человеком, а с монстром, от которого следовало прятать маленьких детей, тогда как быть?

— Ну да, нынче ж на дуэль вызывать не принято. А если просто набить морду, можно самому загреметь по статье…

— Да, и кому конкретно бить, вы знаете? Адвокату? А он скажет: я-то, господа, при чем? Меня уполномочили вам передать, работа у меня такая.

— Но он же не назвал своих… поручителей?

— А назвал бы, так что?

— Ну все ж таки… — философски заметил Александр Борисович. — Когда б немножко вазелину, другая вышла бы игра…

— Не понял, вы о чем? — слегка нахмурился Рейман.

— А это я, — совсем уж беспечным голосом сказал Турецкий, — строчку вспомнил из препохабнейшей поэмы. Про Гришку Орлова и Екатерину Великую. Приписывают почему-то, как и все неприличное, Баркову, а написал ее, в подражание, так сказать, один из студентов Литературного института, я даже знаком с ним был, Лешей его звали… Но это к делу никакого отношения не имеет.

Рейман хмыкнул и покрутил головой.

— Вы мне невольно напомнили один любопытный разговор с Алексеем… Он говорил, что за ними, за Орловыми, — имел в виду именно тех великих братьев, ну и себя заодно, хотя у него, конечно, хватало ума не проводить громких параллелей… Да, так вот, мол, всю жизнь за ними тянется какой-то просто, ну, неприличный хвост. Все, кому не лень, лезут и лезут, пристают, не дают проходу, даже готовы задницу лизнуть, но чтоб при этом обязательно укусить, понимаешь… Чего только не выдумывали, чтоб гадость какую-нибудь устроить, никакой совести…

— В нашем детстве, — улыбаясь, заметил Турецкий, — было такое выражение — нарываться. Чего ты, мол, нарываешься? В лоб захотел?

— Вот-вот, то самое. Постоянно, говорит, нарываются. Никакого от них покою! То ли это сама фамилия виновата, то ли… черт его знает что… А про Екатерину-то вам кто говорил?

— Ах вы про Пшеничную? А ее родная сестра. Ее, сказала, поливали так, что не всякая выдержит, а Катенька — она в семье младшая, следовательно, и любимая — плевала на все это дело с высокого потолка. У нее с Анной Васильевной были идеальные отношения. Не так?

— То-то и оно, — вздохнул Рейман, — что именно так. А ей-то, подумайте, каково жить со всей этой грязью?

— Ей не жить, Игорь Иосифович, ей еще выжить надо. А остальное… — Турецкий отмахнулся. — Ну, значит, насколько я вас понял, господин Белкин оперировал общими фразами и не менее общими угрозами? А вдове не пришло в голову сказать ему, что она может предать гласности их разговор?

— Вы угадали. И тогда адвокат, который наверняка предвидел и такой поворот, сказал; что ей в любом случае полезнее всего — побыстрее уехать из Сибири. Вообще. И больше там, то есть тут, не появляться. А то могут неожиданно возникнуть абсолютно нежелательные проблемы у ее детей. Словом, вы понимаете?..

— Да уж чего не понять! Шантаж, угрозы… Ах, как нехорошо, Зорий Августович… И она, значит, поверила адвокату?

— Как видите. Она сказала, что вообще никому теперь ни слова не скажет, пока не уедет отсюда. Но… так получилось. Вы на нее не сердитесь.

— Помилуй бог, о чем вы?! Напротив, передайте ей мою глубокую благодарность. Ну а вы?

— Они тут все торопятся. Здешний новый мэр, который с Алексеем всего ничего и проработал-то, прямо как с цепи сорвался. Рабочие у него, видите ли, простаивают, это чтоб сразу евроремонт делать в квартире… Так что сегодня контейнеры отправим, а сами — завтра, первым московским рейсом…

И они стали прощаться — вероятно, надолго, если не навсегда.

Что-то было очень хорошее в этом мужике. Понравился он Турецкому. С таким хорошо бы вообще поговорить, что называется, за жизнь, безотносительно к трагическим событиям. Однако, как заметил Игорь Иосифович, наверное, уже не судьба…

4