Прощай, Грушовка!

Это Лёдзя стояла у стены, закрыв глаза, скрестив руки на груди. Она прощалась со своими дочурками, убивалась, что покидает их одних на этом свете.

Внезапно кто-то постучал в дверь. Потом мы услышали немецкую речь и лязг железа — открывали замок. Вошел немец.

— Кто из вас полька? — спросил он по-польски.

Мама ответила тоже по-польски:

— Мы тут все поляки — я, и моя подруга, и моя дочка.

«Почему она так говорит? — мелькнула у меня мысль, — Мы ж белорусы. Только мама и Лёдзя умеют разговаривать по-польски».

Луч фонарика скользнул по моему лицу, на мгновение осветил мамино лицо и остановился, наконец, на Лёдзе.

— Я могу узнать, откуда пани? Я хочу вам помочь.

— Из Минска. Мы голодаем. Ходили в деревню за продуктами, — торопливо начала рассказывать мама. — И документы у нас есть. Их даже и смотреть не стали. Заперли здесь, а за что — неизвестно.

Поляк слушал маму, в то же время о чем-то размышляя. Потом обратился к Лёдзе:

— Я скажу, что вы мои знакомые. Я могу так сказать?

— Можете, — быстро согласилась мама.

Поляк вышел. Я смотрела то на маму, то на Лёдзю. Нас хотели расстрелять. А теперь… Может, и не расстреляют?

Дверь осталась открытой, но часовой все еще стоял возле нас. Через некоторое время поляк вернулся и что-то сказал часовому, потом обратился к нам.

— Прошу пани. — Он склонил голову в полупоклоне, приглашая нас выйти. — Прошу в покои, пани замерзли.

Он открыл дверь дома, и мы со страхом, точно во сне, переступили порог. В комнате было много немцев. Посередине стояла железная печка, в ней ярко горели дрова.

Наверху, на противне, лежал большой зажаренный гусь. Жир стекал на противень, солдат брал его ложкой и снова поливал.

У стола суетилась хозяйка дома, расставляла тарелки, резала хлеб. Делала она все это с лихорадочной поспешностью.

Хозяйка поставила на стол вареную картошку. Немцы во главе с офицером сели за стол. Они не обращали на нас внимания, будто и не собирались никого расстреливать.

Мы спрятались за печь, присели на лавку. Наш избавитель куда-то отлучился.

Вернувшись, он подошел к Лёдзе:

— Поезд отправится утром. Поедем вместе, я договорился…

На рассвете он посадил нас в товарный вагон, доверху забитый тюками сена.

— Эрик Потоцкий, — отрекомендовался он, когда поезд тронулся.

— Потоцкий? — переспросила Лёдзя. — Так вы граф?

— Нет, только однофамилец.

На стыках рельсов постукивали колеса, иногда поезд останавливался, подолгу стоял среди поля и снова быстро мчался, будто торопился куда-то.

— Я работаю теперь на железной дороге в Минске, — говорил Эрик, — и живу в Минске. Очутился я здесь случайно, поезд остановился на ночь. В этих местах партизаны. Немцы, задержавшие вас, полевая жандармерия. Они долго не разбираются. Вас могли расстрелять.

— За что же нас расстреливать? — опять спросила Лёдзя.

— А вдруг вы партизаны, разведчики? У них нет времени выяснять, кто вы такие.

Я слушала Эрика и все никак не могла поверить в наше освобождение.

6

Утром дети идут в школу. Первое сентября. Но школьников, наверно, стало еще меньше, чем было в прошлом году, так как в этот день к нам зашла учительница.

Я не сразу догадалась, что это учительница. Я поняла это, когда она обратилась ко мне:

— Ну, вот, наконец я застала тебя дома. Почему в школу не пришла? Тебе нужно учиться. Тем более школа рядом.

Я молчала. Учительница понимающе улыбнулась, попросила меня пойти погулять, а сама осталась с мамой.

Я села на скамейку во дворе и ждала, пока выйдет учительница. Вскоре она появилась, увидела меня и сказала:

— Так приходи завтра к девяти часам. Не опаздывай.

Сказала так, будто я уже согласилась.

И все же я пошла в школу. Учительница уговорила маму. Школьникам обещали дать продуктовые карточки.

В классе, куда я вошла, восемь мальчиков и девочек слонялись между столами, возле которых стояли ломаные табуретки. Карандаш и недописанную школьную тетрадь я положила на крайний у входа стол. Вдруг я услышала:

— Танька! Вот хорошо, что пришла. Садись со мной. Пятые и шестые занимаются вместе.

Зинка переложила чей-то карандаш и тетрадь на задний стол, освобождая для меня место.

— Тут же занято.

— Ничего.

В коридоре кто-то застучал по железке, это означало звонок. В класс вошла учительница. Все встали. Она подошла к своему столу, посмотрела на нас, вскинула вытянутую руку и сказала:

— Жива Беларусь!

Зинка быстро повторила жест учительницы и ответила:

— Жива! — И бросила на меня гордый взгляд: «Вот как я умею!»

— Еще не все знают, как по-новому надо здороваться. Ничего, научитесь, — сказала учительница. — А сейчас пятый класс начнет урок истории. Прошлое нашего отечества, нашей милой, старой Беларуси вы должны знать прежде всего. И самые первые чувства, которые следует привить вам, — национальные чувства…

Во время уроков к школе подъехала санитарная машина. Фашисты в белых халатах вошли в класс. У двери встал солдат с автоматом. Класс зашумел. Кто-то заплакал, стал проситься к маме. Один из фашистов что-то сердито сказал учительнице. Она растерялась, заговорила торопливо, обращаясь к нам: