Прощай, Гульсары!

Утро открывалось белое, в новом мягком снегу. В кошаре Танабай нашел задавленную стропилиной матку. Давеча они и не заметили ее. Сосунок тыкался мордочкой в соски мертвой овцы. И еще страшней стало Танабаю, и еще радостней, что жена осталась жива. Он взял осиротевшего ягненка, пошел отыскивать ему другую мать. И потом, ставя подпорку под стропилину, подпирая стояком стену, все думал, что надо пойти поглядеть, что там с женой.

Выйдя наружу, он увидел невдалеке стадо овец, медленно бредущих по снегу. Какой-то пришлый чабан гнал их к нему. Что за отара? Зачем он гонит ее сюда? Перемешаются овцы, разве же можно так? Танабай пошел предупредить этого странного чабана, что тот забрел в чужие места.

Подойдя ближе, увидел, что отару гонит Бектай.

– Эй, Бектай, ты, что ли?

Тот ничего не ответил. Молча подгонял к нему отару, лупил овец палкой по спинам. «Да что он так суягных маток!» – возмутился Танабай.

– Ты откуда? Куда? Здравствуй.

– Оттуда, где меня уже нет. А куда, сам видишь. – Бектай подходил к нему, туго подпоясанный веревкой, с рукавицами, засунутыми на груди под плащ.

Держа палку за спиной, остановился в нескольких шагах, но не поздоровался. Сплюнул зло и зло притоптал плевок в снегу. Вскинул голову. Черный был, обросший бородой, точно приклеенной к его молодому, красивому лицу. Рысьи глаза его смотрели исподлобья с ненавистью и вызовом. Он сплюнул еще раз, судорожно перехватил палку, махнул ею на стадо.

– Бери. Хочешь считай, хочешь нет. Триста восемьдесят пять голов.

– А что?

– Ухожу.

– Как это – ухожу? Куда?

– Куда-нибудь.

– А я при чем?

– При том, что ты мой шеф.

– Ну и что? Постой, постой, ты куда? Ты куда собрался? – Только теперь дошло до Танабая то, что задумал его подшефный чабан. И ему стало душно, горячо от прилившей к голове крови. – Как же так? – промолвил он растерянно.

– А вот так. Хватит с меня. Надоело. Сыт по горло жизнью такой.

– Да ты понимаешь, что ты говоришь? Окот у тебя не сегодня-завтра! Как же так можно?

– Можно. Раз с нами так можно, то и нам так можно. Прощай! – Бектай раскрутил палку над головой, закинул ее что есть силы и пошел прочь.

Танабай застыл, онемевший. Слов уже не находил. А тот шагал, не оглядываясь.

– Одумайся, Бектай! – Он побежал за ним. – Нельзя так. Подумай сам, что ты делаешь! Ты слышишь?

– Отстань! – Бектай резко обернулся. – Это ты думай. А я хочу жить, как люди живут. Я ничем не хуже других. Я тоже могу работать в городе, получать зарплату. Почему я должен пропадать здесь с этими овцами? Без кормов, без кошары, без юрты над головой. Отстань! И иди расшибайся в доску, утопай в навозе. Ты посмотри на себя, на кого ты стал похож. Подохнешь здесь скоро. А тебе еще мало этого. Призывы еще бросаешь. Хочешь и других за собой потянуть. Дудки! Довольно с меня! – И он зашагал, топча белый нетронутый снег с такой силой, что следы его мигом чернели, наливаясь водой…

– Бектай, ты послушай меня! – догнал его Танабай. – Я тебе все объясню.

– Другим объясняй. Ищи дураков!

– Остановись, Бектай. Поговорим.

Тот уходил, не желая слушать.

– Под суд попадешь!

– Лучше под суд, чем так! – огрызнулся Бектай и больше не оборачивался.

– Ты дезертир!

Тот все шагал.

– Таких на фронте расстреливали!

Тот все шагал.

– Стой, говорю! – Танабай схватил его за рукав.

Тог вырвал руку и пошел дальше.

– Не позволю, не имеешь права! – Танабай крутанул его за плечо, и вдруг белые сопки вокруг поплыли в глазах и померкли в дыму. Неожиданный удар под челюсть свалил его с ног.

Когда он поднял кружившуюся голову, Бектай уже скрылся за пригорком.

Уходила за ним одинокая цепочка темных следов.

– Пропал парень, пропал, – застонал Танабай, поднявшись на четвереньки. Встал. Руки были в грязи и снегу.

Отдышался. Собрал бектаевскую отару и понуро погнал к себе.

17

Двое всадников выезжали из аила, направляясь в горы. Один на буланом коне, другой – на гнедом. Хвосты их коней были подвязаны тугими узлами – путь предстоял далекий. Грязь, перемешанная со снегом, чавкала, разлеталась из-под копыт брызгами и комьями.