Прощай, Южный Крест!

После нескольких часов плавания в штормовых волнах к Москалеву, сидевшему в укрытии на полубаке, прибежал "дед" — главный механик, — потный, взъерошенный, остатки былых кудрей темной стерней поднялись над его головой. Губы тряслись, руки тоже тряслись, будто накануне в судовом буфете он оприходовал литра четыре какой-нибудь очень крепкой бормотухи.

— Русо, что делать? Двигатель перегрелся. Система водяного охлаждения полетела, не работает совсем. Что делать, русо?

Ситуация такая, что невольно приходится чесать репу, а про себя читать молитву Николаю-угоднику: спаси, чудотворец!

Двигатель, чтобы починить систему охлаждения, выключать нельзя — пароход тут же развернет боком к волнам, те же своего не упустят, мигом перевернут сухогруз… А плавание вверх ногами, с которых уже слетели галоши — это не плавание, это, извините, ритуальная служба.

Волны шли большие, очень высокие, — "выше сельсовета", как было принято говорить в москалевской молодости. Система охлаждения на бывшей "Гале Курагиной" была двойная — сам двигатель охлаждался чистой пресной водой, пресная же вода охлаждалась забортной, соленой…

— Выход один, — сказал Москалев, — пускать забортную воду напрямую на охлаждение, выбора нет… Иначе потонем.

— Все понял, — произнес механик горестным тоном, — за это мне открутят голову. Придется обзаводиться другой головой. Машину также придется менять… Придется? А? — спросил он с надеждой, что такого опасный для него "ченч" совершать все-таки не придется.

— Другого выхода нет. — Москалев пояснил механику, что такие сюжетные повороты с судовыми машинами в России случаются сплошь да рядом и пока еще ни один пароход не потерял своего двигателя.

Механик замялся — боялся нарушить инструкцию, потерять работу, боялся штрафа и порицаний, — в общем, он так и не решился пустить забортную воду напрямую к двигателю, и Геннадий, глядя на него, горестно покачал головой и пошел к себе в каюту.

Там у него лежала старенькая Библия, — видимо, осталась от индуса, — он и начал ее читать. Вслух. Читал до середины ночи, слушал грохот океана и читал. Уснул перед рассветом. Но спал недолго — очнулся от давящей, какой-то странной, отгороженной от яви тишины.

Океан продолжал грохотать, ярился по-волчьи, неистовствовал, а вот "Галя Курагина" молчала — главный двигатель был заглушен. Москалев даже штаны на себя не успел натянуть, как в каюту влетел "дед".

— Что делать? — завопил он в отчаянии.

— Что делать, я уже сказал — двойной контур оборвать и напрямую пустить к машине забортную воду. Понятно?

Механик съежился по-вороньи побито и, открыв дверь, выкрикнул резким птичьим голосом:

— Пускайте забортную воду! Включайте главный двигатель!

Через полминуты корпус судна затрясся — заработала главная машина, а Геннадий вновь взялся за Библию.

Как ни старался океан пустить сухогруз с людьми в пучину и там добить их, скормить рыбам, а ничего у него не получилось — силенок не хватило, вскоре силы и у ветра поугасли, уменьшились, а раз ветер сбавил обороты, то и волны сделались тише, мельче и через некоторое время уже совсем не верилось — неужели полтора часа назад здесь скреблись неуемно, разбиваясь друг о друга огромные водяные горы, неужели они уступили место стаду каких-то невзрачных пузырчатых баранов? Выходило — да, уступили.

В общем, как бы там ни было, до берегов материка бывшая "Галя Курагина" доплыла благополучно. Геннадий считал вполне справедливо — Библия помогла; если бы не Библия, не святые слова православной веры, не молитвы, звучавшие на судне, ушли бы они преспокойненько на дно — никто бы не помог.

19

Шхуны Геннадий выгрузил в порту, полюбовался ими — ни одной царапины на корпусах не было, даже на память не осталось, — красивые, зар-разы, сутки можно любоваться, не отводя глаз, а то и больше, — стал ждать Лурье и богатого француза, которому эти шхуны принадлежали.

Один день ждал, два дня, три — ни Лурье, ни француза… Оба словно бы сквозь землю провалились. А у Геннадия — ни денег, ни жилья — на пластмассовых судах жить запрещено, ни курева с едой, ничего нет. И вестей никаких — где Лурье с французом, с кем они, что вообще происходит… Эфир пуст, словом; кругом — молчание.

На четвертый день он вышел на набережную — решил прогуляться вдоль причалов: вдруг где-нибудь наш пароход стоит, у ребят тогда сигаретами можно будет разжиться.

Пофланировал немного — туда-сюда-обратно, — нет, русским духом даже не пахнет. Посмотрел со стороны на своих красавиц, привезенных с острова Пасхи, — хар-раши, зар-разы! Люди останавливаются, любуются ими.

Надо заметить, что к этой поре Москалев не только свободно владел испанским, но и сдал несколько экзаменов — на рыбака-профессионала, и это было непросто, на капитана яхты, которому разрешено уходить в океан на двести миль от берега, — в общем, были не только странствия, которые заканчивались ничем, но и на счету имелись кое-какие победы.