Прощай, Южный Крест!

Беседы, которые приходится вести при встречах с Фобосом и его нынешним заместителем по прозвищу Гаджина (в переводе на русский — Петух), человеком очень говорливым и неглупым, но шефу все же уступающим по многим параметрам, общение с женской частью баржи в счет не шли… У каждого было свое, интересы собственные, жизнь своя, с другими жизнями не пересекающаяся, — Москалев так ни с кем на барже не сошелся, был. одинок и в одиночестве своем как-то тупо, без особых осложнений, без сопротивления шел на дно…

Он даже рыбу перестал ловить, считая это занятие неинтересным.

24

С каждым днем он становился все ленивее и ленивее, — ну будто бы уже совсем ушел на дно, — не только рыбалки уже не хотелось, не моглось даже совершить легкую прогулку по берегу океана, где можно найти много чего интересного, в том числе и вещей материальных, начиная с резной игрушки и оловянной пуговицы, оторванной двести лет назад от пиратской рубахи, кончая канистрой спирта, смытой с проходящего мимо теплохода, колодой игральных карт, как это было однажды у Геннадия, — новенькие пластиковые карты, еще не просохшие, валялись на берегу, — и стопкой книг, запечатанных в коробку с красным штампом корабельной библиотеки немецкого парохода "Штерн".

Интересно было на океанском берегу, который мог подарить не только неожиданные предметы, но и обязательное — звук ветра, приносящийся из безбрежья, и шум волн, разбивающихся о землю, и рев стада морских львов, и крики чаек, но интерес к этому уже угас в Москалеве, словно бы его выжгла неведомая болезнь.

У него не было денег не только на билет в Россию, — так и не заработал, — не было денег даже, чтобы с острова перебраться на материк.

Руки, ноги, тело будто бы обволокло, обтянуло какой-то клейкой массой, схожей с невесомой резиной, быть может, скоро наступит момент, когда он не только ходить, а и дышать, разговаривать не сумеет, не сумеет даже шевелиться; обеспеченность несостоявшихся зэков спеленала его, он пошел по пути наименьшего сопротивления, занялся уничтожением самого себя.

Во всем виноваты не баржа с ее странным уютом, не Фобос, давший ему крышу, еду и питие, — виноваты беды, травмы, усталость, раны, впустую проведенные в Чили годы, виноваты люди, которые послали его сюда, в неведомую страну, совсем не страдавшей такой чертой характера, как гостеприимство.

Надо было что-то предпринимать, делать что-то, а делать ничего по-прежнему не хотелось, — он просто не мог стать самим собою, не мог заниматься тем, чем занимался раньше — перебирать двигатели, ремонтировать ланчи, менять сопревший такелаж, чинить навигационные приборы, — было впечатление, что все это осталось в прошлом и никогда уже не вернется, Москалев переродился, стал другим человеком…

Он, как и прежде, принимал участие в вечерних посиделках, вел беседы с Фобосом и Гаджиной, пил вкусную бормотуху и обсуждал события, увиденные на экране телевизора, ощущал, что опускается все ниже и ниже и в один из таких сладко-мутных похмельных дней понял, что скоро сдастся совсем, поплывет по течению и погибнет.

25

Неожиданно возникший на острове Юрий Лурье стал его палочкой-выручалочкой и на этот раз, судьба словно бы специально столкнула их на одной дорожке на берегу залива — Лурье как из-под земли вытаял, улыбающийся, круглый, с хмельными ищущими глазами, распахнул руки широко и выбил из короткой, модно остриженной бороды изумленное:

— Ба-ба-ба!

Геннадий, у которого эта встреча так же вызвала удивление, встряхнула, — в том же движении выбросил руки в стороны:

— Тесен мир!

— Ба-ба-ба! — повторил Лурье.

— Ба-ба-ба-ба! — поддержал его Москалев.

Они обнялись, несколько секунд стояли молча, словно бы не могли говорить, только что-то хлюпало у них внутри, словно бы отказала какая-то вентиляция или лопнул некрупный внутренний шланг, артерия или вена, но потом кто-то (скорее всего, Всевышний) навел порядок в их душах, они расцеловались и откинулись друг от друга.

Вроде бы и не были они близкими людьми, Лурье и Москалев, тесно не общались и по душам особо не говорили, а вот ведь как — роднее друг друга у них сейчас не было никого, даже отец с матерью находились дальше, да и не вспоминали они сейчас родителей, — ни один ни другой.

— Занесло тебя, однако, Геннадий, — Лурье, острым оком окинув окрестности, баржу, мрачным скелетом припаявшуюся к берегу, застывшее невдалеке старое каменное изваяние, провалившееся в землю — вполне возможно, сработанное теми же мастерами, что вытесали из серого камня 593 огромных статуи на острове Пасхи, — повел подбородком в сторону баржи: — Здесь живешь?

— Здесь.

— Знаю я эту пристань тела человеческого, ночевал тут однажды.

— Ну, Юра, там не только бренные тела обитают, но и дух. В этом я убедился, когда кое с кем побеседовал.

— Естественно, под стопку чего-нибудь мутного и вкусного…

— Ага. Это совершенно естественно. Нравы на барже, как во Владивостоке на Миллионке: приходишь пустым, сухим, но ни в чем себе не отказываешь… Уходишь мокрым, сытым, пьяным и довольным жизнью.