Прощай, любить не обязуйся

В той комнате под чердаком,
в той нищенской, в той суверенной,
где старомодным чудаком
задор владеет современный,

где вкруг нечистого стола,

среди беды претенциозной,
капроновые два крыла
проносит ангел грациозный, —

в той комнате, в тиши ночной,

во глубине магнитофона,
уже не защищённый мной,
мой голос плачет отвлечённо.

Я знаю – там, пока я сплю,

жестокий медиум колдует
и душу слабую мою
то жжет, как свечку, то задует.

И гоголевской Катериной

в зелёном облаке окна
танцует голосок старинный
для развлеченья колдуна.

Он так испуганно и кротко

является чужим очам,
как будто девочка-сиротка,
запроданная циркачам.

Мой голос, близкий мне досель,

воспитанный моей гортанью,
лукавящий на каждом «эль»,
невнятно склонный к заиканью,

возникший некогда во мне,

моим губам еще родимый,
вспорхнув, остался в стороне,
как будто вздох необратимый.

Одет бесплотной наготой,

изведавший ее приятность,
уж он вкусил свободы той
бесстыдство и невероятность.

И в эту ночь там, из угла,

старик к нему взывает снова,
в застиранные два крыла
целуя ангела ручного.

Над их объятием дурным

магнитофон во тьме хлопочет,
мой бедный голос пятки им
прозрачным пальчиком щекочет.

Пока я сплю, злорадству их

он кажет нежные изъяны
картавости – и снов моих
нецеломудренны туманы.

Прощание

А напоследок я скажу:
прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.

Как ты любил? – ты пригубил

погибели. Не в этом дело.
Как ты любил? – ты погубил,
но погубил так неумело.

Жестокость промаха… О, нет

тебе прощенья. Живо тело,
и бродит, видит белый свет,
но тело мое опустело.

Работу малую висок

еще вершит. Но пали руки,
и стайкою, наискосок,
уходят запахи и звуки.

Пейзаж

Ещё ноябрь, а благодать
уж сыплется, уж смотрит с неба.
Иду и хоронюсь от света,
чтоб тенью снег не утруждать.

О стеклодув, что смысл дутья

так выразил в сосульках этих!
И, запрокинув свой беретик,
на вкус их пробует дитя.

И я, такая молодая,

со сладкой льдинкою во рту,
оскальзываясь, приседая,
по снегу белому иду.

Зима

О жест зимы ко мне,
холодный и прилежный.
Да, что-то есть в зиме
от медицины нежной.

Иначе как же вдруг

из темноты и муки
доверчивый недуг
к ней обращает руки?

О милая, колдуй,

заденет лоб мой снова
целебный поцелуй
колечка ледяного.

И всё сильней соблазн

встречать обман доверьем,
смотреть в глаза собак
и приникать к деревьям.

Прощать, как бы играть,

с разбега, с поворота,
и, завершив, прощать,
простить еще кого-то.

Сравняться с зимним днём,

с его пустым овалом,
и быть всегда при нём
его оттенком малым.

Свести себя на нет,

чтоб вызвать за стеною
не тень мою, а свет,
не заслонённый мною.