Прощай, невинность!

Он был один в этом огромном доме, стоившем три миллиона долларов, один, если не считать единственного слуги, — но он сам этого хотел. Он давно уже был один и ничего другого не знал.

Конечно, теперь, когда он вернулся, когда его дворец наконец достроен, ему понадобится целая армия прислуги, чтобы содержать все в порядке. И уже завтра Джейк предполагал нанять секретаря.

Но станет ли от этого дом уютнее?

И тут он вдруг услышал… Нежный детский смех. Он доносился снаружи, из холла.

Джейк застыл, не осмеливаясь открыть глаза, напряженно прислушиваясь к дорогим ему звукам — звукам, которых он не слышал много-много лет… и которых ему никогда больше не услышать. Да и теперь они ему лишь чудились, он просто вообразил, что детский смех звучит в этом мавзолее, который он называл своим домом, он просто вообразил его в своем бесконечном горе. Уже не в первый раз его душа отдыхала, слыша этот нежный смех, и Джейк знал, что такое еще не раз повторится, ибо он позволял себе уйти в мир фантазий — ведь ничего другого у него просто не осталось.

Потом Джейк вдруг подумал, а не сходит ли он с ума, не уступает ли безумию сознательно, намеренно.

Ему и прежде случалось мечтать о безумии — когда он гнил в тюрьме.

Но он не откажется от воспоминаний, даже если они грозят ему сумасшествием, он просто не может. Ведь это были те самые воспоминания, которые помогли ему выжить в течение двух лет, тех двух лет, что он провел за решеткой, прежде чем ему удалось бежать.

Сидя с закрытыми глазами, Джейк прислушался — и снова услышал смех. Он боялся вздохнуть. Он уже услышал ее быстрые шаги… Золотистые кудри развевались, щечки алели, она со всех ног мчалась к нему. Как она хороша, как мила! «Папа, папа!» — кричала она, протягивая к нему руки.

Джейк чуть было не улыбнулся — да только он давно забыл, как это делается.

А кроме того, и радоваться-то нечему: ведь ему уже тридцать восемь, и он стоит на грани безумия. Все его радости были воображаемыми, у него остались только ранящие душу воспоминания.

Софи. Боже, как он нуждался в ней! Случались такие дни, как сегодня, когда он просто не в силах был вынести разлуку. Возвращение в Нью-Йорк с намерением поселиться здесь вряд ли можно считать хорошей идеей, и дело не в страхе перед властями, которые могли бы раскрыть его инкогнито. Нет, Джейк О'Нил давно погиб в перестрелке с полицией — это случилось на маленьком складе, который чуть позже превратился в пылающий ад. Товарищ Джейка по побегу из тюрьмы был убит, и Джейк почти не помнил, как он менялся с ним одеждой и карточкой среди языков пламени, когда стены уже начали рушиться. Но он хорошо помнил, что писали на следующий день лондонские газеты. Он даже присутствовал на собственных коротких похоронах, на которые не приехал никто из родных, и отдал дань памяти молодому человеку, погибшему вместо него, и попрощался с Джейком О'Нилом, которому уже не суждено воскреснуть.

Теперь он был Джейком Райаном, солидным дельцом международного уровня. Первое состояние он сколотил в строительном бизнесе в Нью-Йорке, а второе — в Ирландии, но уже не только строительством, а и другими, более опасными делами. В том, что Джейк вкладывал деньги в Ирландию, крылась горькая ирония. Когда он еще мальчишкой, внезапно лишившимся родного дома, вынужден был бежать из этой страны, преследуемый британскими властями за преступление, совершенное им в ярости и отчаянии, он и не думал, что когда-нибудь вернется туда.

В те дни сердце его разрывалось от горя при мысли, что он покидает Зеленый остров навсегда. И Джейк не предполагал, что вернется в еще большем горе, оставив жену и дочь в Америке.

Софи! Боже… Как он любил свою милую дочь! Как ему хотелось быть рядом с ней, рассмотреть ее, поговорить с ней, коснуться ее, обнять…

Джейк стиснул зубы, встал и подошел к письменному столу, на котором стояла пустая серебряная рамка от Тиффани. В один прекрасный день он раздобудет ее фотографию, и портрет дочери всегда будет с ним.

Он вытер влажные щеки и взялся за телефон. Оператор ответил мгновенно. Джейк назвал номер и несколькими секундами позже услышал детский, с придыханием голосок Лу-Энн. Джейк едва не дал отбой, но все же, спохватившись, заговорил. Он не смог бы провести еще одну ночь в полном одиночестве.

Лу-Энн согласилась приехать, и он повесил трубку, невидящими глазами уставясь на темно-коричневую стену. Если бы он мог открыться, если бы мог обнаружить себя… для одной лишь Софи.

Но разумеется, он не может этого сделать. Софи просто не захочет встретиться с отцом — с человеком, официально осужденным как убийца и предатель. Если он осмелится подойти к ней, она бросится бежать, крича от ужаса, как и любая юная леди на ее месте. Узнай Софи, что отец жив, она будет слишком потрясена. Джейк ничуть не беспокоился о Сюзанне, и ему было наплевать на самого себя, но он ни за что на свете не хотел бы причинить боль Софи. Она для него самое дорогое существо в мире, она богата и устроена, и ей ни к чему сталкиваться с парией.